Анна Данилова - Убийство в соль минор

Валентина полистала страницы телефонной книжки, затем коснулась пальцем экрана и замерла, словно прислушиваясь. И вдруг тишину леса нежными звуками прошили первые такты Двадцать первого концерта Моцарта для фортепиано с оркестром. Сердце мое заколотилось и поднялось к горлу, выдавливая рыдания. Это был финал из моей последней концертной программы. Звуки рояля воспарили к верхушкам елей… И я — вместе с ними.

Подошедший с ведром драгоценной лесной земли Ерема вернул меня в реальность. Заграбастав ручищей ворох пакетиков, он отошел на несколько шагов в сторону, где у него уже была разбита небольшая клумба.

— Пойду посею, — буркнул он недовольно, косясь на меня.

Валентина положила свою руку на мою:

— Пойдем, я покажу тебе кое-что. Вижу, что маешься, места себе не можешь найти. Просто хотела тебе сюрприз сделать, но что-то он задерживается.

Она махнула мне рукой, мол, пойдем за мной. Если бы она спустилась в подвал, подумал я, то я последовал бы, как крыса за дудочкой, — такую власть она уже имела надо мной.

Я был потрясен, когда в доме она действительно обошла лестницу, ведущую на второй этаж, и толкнула тяжелую металлическую дверь в подвал.

— Сюрприз? — Я чувствовал, как мой лоб покрывается испариной. Что сейчас будет? Что сделает со мной эта женщина? Сейчас заставит меня продать ей душу, расписаться кровью…

Но в подвале, где я был впервые, оказалось сухо и чисто. На желтом плиточном полу я увидел несколько больших картонных коробок. Валя подошла к первой, открыла ее, и я узнал свои ноты. Трясущимися руками я открывал одну коробку за другой — везде оказывались сложенные клавиры, партитуры, ноты, которые моя мать покупала на протяжении всей моей жизни.

— Вот здесь я подобрала все лично, — с гордостью заявила она. — Смотри, это ноты твоей последней программы: Моцарт, Равель, Концерт для фортепиано с оркестром соль мажор, Шостакович, Концерт номер один для фортепиано с оркестром до минор и Концерт номер два для фортепиано с оркестром фа мажор.

Как же дико и волшебно звучали эти слова из ее уст. Эта дьяволица знала свое дело, она искушала меня моими же нотами, той сладостью, тем зудом, который вот уже долгое время будоражил меня, заставлял страдать от невозможности прикоснуться к клавишам. Я даже себе боялся признаться в том, что готов уже нарисовать клавиши!

— Сюрприз удался?

— Валентина! Что вы!

— Ты! Мы же на «ты»!

— Что ты такое задумала?

— Сегодня вечером привезут рояль. Вот! — наконец выпалила она на счастливом выдохе. — Я в них не очень-то разбираюсь, но по Интернету кое-что узнала…

— Что, что ты сказала? Рояль?

Я не понял, что со мной случилось в эту минуту, но я вдруг почувствовал, что хочу ее ударить, вот просто ударить, так, чтобы спровоцировать ее на ответный удар, чтобы я понял наконец, что все это мне не снится.

— На концертный новый я не стала тратиться, все-таки он стоит пять лимонов с лишним. Слава богу, с головой у меня пока все в порядке. А отреставрированный Блютнер, небольшой, кабинетный, мне уступили по сходной цене. Настройкой уж будешь заниматься сам — позвонишь, найдешь кого нужно. Ты доволен? Ведь это то, чего тебе так не хватало! — И не дав мне возможности выразить восторг, она продолжила: — А то я вижу, ты совсем извелся. Что, соскучился по клавишам?

Она рассмеялась, довольная своим сюрпризом, и смех ее гулко разнесся по всему подвалу.

…Сейчас, когда ее нет, когда кто-то посмел зарезать ее, как косулю или лань ножом в сердце, мне кажется, что ничего этого не было. Ни пылающего камина в подмосковном доме, ни звуков рояля, льющихся из распахнутых окон библиотеки, ни нежных цветов душистого горошка, которые Соль вырастила своими руками и потом срезала целыми охапками, расставляя букеты по всему дому.

Звонок телефона заставил меня вздрогнуть.

Я сидел в кресле. Комната погрузилась в фиолетовые сумерки.

Должно быть, это Лиза Травина. Я схватил телефон. С дисплея улыбалась моя покойница-жена.

— Ты не сердишься на меня? — услышал я ее голос и почувствовал, как волосы зашевелились на голове.

Иногда мои воспоминания теряют стройность, и память настойчиво возвращает меня туда, где мне совсем не место.

Как передать свои ощущения, когда ты стоишь в прохладной комнате морга и смотришь на собственное мертвое тело? Мои глаза, моя любимая родинка, моя грудь, мои бедра, даже форма моих пальцев ног — все мое и все подернуто смертельной бледностью. И так страшно.