Сергей Высоцкий: Крутой поворот (сборник)

Корнилов встал из-за стола и подошел к телефону.

— Ты что, уже? — изумилась мать. — А я-то радовалась, думала, аппетит хороший.

— Хороший, мама. Хороший. Сейчас все уплету и добавки попрошу. Только хорошему человеку позвоню.

Он набрал номер Кондрашова.

— Вася, один вопрос. Члены экипажа знали о том, что старпом обратился с заявлением в прокуратуру и пароходство?

— А-а!! — весело пропел следователь. — Чую, что ты уже вживаешься в образ! Так, кажется, говорят киношники и работники угрозыска?

— Не морочь мне голову. У меня обед стынет, — буркнул Корнилов.

— Знали, товарищ подполковник. Все знали. Еще за несколько дней до катастрофы.

…Приехав после обеда в управление, Корнилов прежде всего взялся изучать заявление Горина в прокуратуру.

Старпом с «Ивана Сусанина» писал о том, что плавает на судне уже двенадцать лет. Начинал четвертым штурманом, старшим помощником ходит последние пять лет.

«Интересно, — подумал Игорь Васильевич, — от четвертого штурмана до старпома за семь лет — нормальный рост или нет? А пять лет старпомом? Если сравнивать с нашими продвижениями по службе, то даже слишком стремительно. А как там у них, в пароходстве, надо узнать». Он сделал пометку на листке бумаги.

Злоупотребления, в которых Горин обвинял капитана Бильбасова, старшего механика Глуховского, пассажирского помощника Коншина, штурмана Трусова и директора ресторана Зуева, были серьезными, и Корнилов подивился той легкости, с которой Вася Кондрашов заявил, что тюрьма им не грозит.

Прежде всего, конечно, Бильбасов…

За последние годы, писал старпом, капитан перестал считаться с экипажем, окружает себя подхалимами. От людей принципиальных, хороших штурманов избавляется, боясь конкуренции. Не раз допускал грубые нарушения судового устава, этики и даже законности. В 1975 году во время перехода из Пирея в Никозию, будучи в нетрезвом состоянии, избил иностранного пассажира, американца Арчибальда Бримана. Дело удалось замять только после того, как этому пассажиру преподнесли дорогой подарок. В том же году в Неаполе, капитан на целый час задержал теплоход, выручая из полиции старшего механика Леонида Глуховского, попавшего туда за пьяный дебош. В 1973 году во время круизного рейса вокруг Европы Бильбасов устроил большую попойку, справляя день рождения. Подарками, сделанными экипажу различными туристскими фирмами и советскими предприятиями, капитан распоряжается по своему усмотрению… Взял лично себе очень дорогой сервиз и телевизор… Одной пассажирке подарил из судового музея большого плюшевого медведя… — дальше шло перечисление капитанских бесчинств такого же рода.

«Из заграничных поездок капитан возит вещи для перепродажи. Это же делают Трусов, Глуховской и Зуев. О моральном облике Бильбасова говорит хотя бы один такой факт — он трижды был женат. Привлекался к уголовной ответственности, но скрыл это от руководителей пароходства. Пассажирский помощник, близкий друг капитана, вместе с ним пьет, имеет обыкновение во время рейсов заводить знакомства с женщинами. Груб с обслуживающим персоналом…»

— О, господи помилуй! — вздохнул Корнилов. — Чего только не бывает на белом свете. Со стороны кажется: капитан дальнего плавания обязательно красивый и подтянутый — воплощение корректности, высоких понятий о чести, а тут…

«Ну да ладно, мы свое дело сделаем, а разбираться со всей этой бытовщиной придется прокуратуре, — подумал он с некоторым облегчением. — И разбираться не один месяц. А как же очередные рейсы? С такими обвинениями в дальнее плавание не пошлют!» И снова сделал пометку на листе бумаги.

Игорь Васильевич никогда не писал в блокнотах. Брал лист хорошей белой бумаги, складывал его пополам и записывал все необходимое своим не слишком крупным и не слишком разборчивым почерком. На листке бумаги получалось нагляднее, можно было все вопросы охватить разом, единым взглядом. Сопоставить их, сравнить. А в записной книжке, казалось ему, все дробилось, расплывалось по страницам. К тому же на каждое дело не будешь заводить записную книжку, а путать одно с другим Корнилов не любил. Так и хранились у него в сейфе пачки сложенных пополам листков бумаги. Каждый листок — дело. «Доживу до пенсии, — шутил подполковник, — начну по этим листкам писать мемуары».

Он опять подумал о заявлении покойного старпома и поморщился: «Хорошо все-таки, что я работаю в уголовном розыске, а не занимаюсь разбором жалоб и служебных проступков!»