Виктория Платова - Анук, mon amour...

Нет, он по-прежнему клерк, и ему по-прежнему не больше двадцати. Со всеми его гамбургерами, трипперами и пивными крышками. Со спортивной газетой, которую он успевает пробежать глазами, стоя на эскалаторе в метро; с недостроенной моделью бомбардировщика Б-52 (масштаб 1:100), с постером Синди Кроуфорд в сортире, с постером Бритни Спирс над обеденным столом, с каким-нибудь туповатым хобби вроде коллекционирования ручных кофейных мельниц. Он по-прежнему клерк, все еще клерк, но это дневная его сторона, о которой знают все.

Есть еще ночная сторона.

Беспросветно темная, о ее существовании подозревают немногие. А если и видят ее, то это последнее, что они видят в жизни. Спортивная газета оказывается порванной в клочья, недостроенная модель бомбардировщика Б-52 (масштаб 1:100)– сломанной о колено, у бумажных Бритни и Синди выколоты глаза (для этого сгодилась самая обыкновенная отвертка), ручные кофейные мельницы разобраны до последнего винтика. Охота началась. И всего-то и надо, что сменить галстук на свитер с глухим воротом, а туфли на мокасины, нож – слишком примитивное оружие, к тому же он не влезает в карман, так что лучше складной опасной бритвы ничего и быть не может. О, эта опасная бритва, ежедневное бритье превращается с ней в бои без правил, но разве об этом помнишь, оказавшись на ночной стороне? Она и есть пропуск на ночную сторону, билет в один конец. На ночной стороне она ни разу не подвела, а легкие порезы от бритья – всего лишь ревность к дневной стороне; главное предназначение всегда скрыто от глаз, так, кажется, говорила Линн.

Этот парень – убийца.

Я знаю точно – этот парень убийца. Он отражается во мне, как в зрачке жертвы, я и есть зрачок жертвы, на затухающей сетчатке запечатлелось все, до малейшей детали: рот парня, сведенный болью и наслаждением, провалы вместо скул, провалы вместо глаз, легкие порезы от бритья. Он бреется той же бритвой, которой убивает, вот оно что!.. Острая боль в горле заставляет меня отшатнуться и разжать пальцы. Бокал с мадерой или бокал с убийцей – так будет вернее – падает и разбивается.

Наваждение закончилось.

Наваждение закончилось, и это касается не только бокала. Никакой изгороди из стеблей, от сотен насекомых не осталось и следа, маленький холл на пересечении галерей выглядит именно так, как выглядел в самом начале ночи: те же пара кресел, диван и столик посередине. Те же безобидные розы в безобидных банках, никогда не видел такого количества живых цветов.

– Что случилось, Кристобаль? – голос Линн окончательно приводит меня в чувство.

– Я разбил бокал. Я очень неловок.

– Глупости. В моем доме так давно не бились бокалы… Давно пора это сделать, вы не находите?

Она все в тех же пятнадцати метрах от меня, расстояние почти невыносимое для человека, который только что один на один столкнулся с бритвенными порезами убийцы. Мне хочется приблизиться к Линн, к Линн-чудачке, Линн-избавительнице. Вовсе не для того, чтобы она объяснила мне, что происходит (пересказать происшедшее означает поставить себе диагноз: ты сумасшедший), вовсе нет. Линн – единственное, что связывает меня с реальностью за стенами букинистического, она ведь существует, эта реальность, город, ночь, кораблики на Сене, яхты на канале Сен-Мартен, О-Сими в гостинице «Ламартин Опера», квартира Мари-Кристин, моя собственная квартира. Оказаться там, где угодно, но по ту сторону стен, мое единственное желание. Вряд ли его разделяет Линн, но в любом случае только она знает, где выход.

– Странное место, – говорю я, обшаривая глазами пространство и делая шаг вперед, к Линн.

Пока никаких изменений, розы в банках ведут себя смирно, накидки на креслах невинны, как младенцы, бутылка с остатками мадеры вросла в пыль на столике, пока никаких изменений, еще шаг, еще пара шагов, не будь ситуация столь абсурдной, я бы оказался внизу за пять секунд.

«Не езди быстрее, чем может лететь твой ангел».

Этот стикер я видел однажды на заднем стекле разбившегося «Рено», никто из его пассажиров не спасся, то, что когда-то было людьми, вырезали из покореженной груды металла несколько часов; выжила только надпись на заднем стекле: «Не езди быстрее, чем может лететь твой ангел». Мне впору побеспокоиться о собственном ангеле, еще шаг, еще пара шагов.

– Странное, странное место, Линн,

Расстояние между нами и не думает сокращаться, хотя Линн не сделала ни одного движения, она по-прежнему в самом конце галереи.

– А книги и есть странное место, Кристобаль. Самое странное. К этому нельзя привыкнуть, но я привыкла.