Виктория Платова - Анук, mon amour...

Ненавижу, когда она разочаровывается во мне – Анук, моя девочка. Ненавижу и всегда ненавидел. Одна лишь мысль об этом причиняет мне боль. Гораздо более сильную, чем боль, которую причинил нож ублюдка Тома, черномазая плебейская заточка без роду-племени.

Нож, который разделил наши с Анук затылки – дело другое. Если бы лезвие с прилепившимися к нему сверчками и раковинами еще хоть когда-нибудь коснулось моей кожи, взрезало бы бок или грудную клетку – на дне раны наверняка можно было бы увидеть имбирные тени Дамаска и Константинополя, рыбью чешую, глаза неверных.

И Анук.

Анук, сказавшую мне: «Лягушки жрут слизняков. Ненавижу слизняков», конечно же, она имела в виду меня, она ненавидит слизняков, а я ненавижу, когда она разочаровывается во мне. Но Анук не была бы Анук, если бы не надломила ветку, не своротила с дороги камешек, не сбила верхушку болиголова – только для того, чтобы я, ее братец, все-таки выбрал правильный путь. Это только в детстве мне казалось, что я сам нахожу Анук, по дарованному нам свыше праву сросшихся затылков. Это только в детстве мне казалось, что наши шрамы – зеркальное отражение друг друга. Но теперь я знаю – я находил Анук только тогда, когда она сама хотела этого. Находил тогда и нахожу сейчас. Это только мой шрам всегда распахнут, ее же – закрыт наглухо. Это только мой шрам распахнут, как дверь, – и на пороге должна сидеть чертова лягушка. Не та, которая жрет слизней, лягушки не жрут слизней, тут Анук неправа.

Другая.

«Стоит только найти лягушку, и все сразу встанет на свои места», ничего оскорбительного для меня в этой фразе нет. Эту фразу я и выберу.

– …Ты сказала тогда: «Стоит только найти лягушку, и все сразу встанет на свои места».

– А-а… Лягушку больше искать не надо.

– Почему?

– Потому, что ты ее уже нашел.

– Нашел?..

Холод за пазухой может служить косвенным подтверждением слов Анук. И даже если у меня под футболкой и устроилась счастливо найденная лягушка, это ничего не объясняет. Разве что вытащить ее и посмотреть, как она выглядит при свете. Я не очень-то жалую земноводных и при других обстоятельствах и пальцем бы к ним не прикоснулся, но любопытство пересиливает брезгливость. Я запускаю руку под футболку, втайне надеясь, что лягушка окажется не совсем лягушкой; хотя бы полуящерицей-полусаламандрой, облагороженной воспоминаниями о ночи, проведенной с Линн. И о лиссабонском фуникулере.

– Давай сюда, – голос Анук слегка подрагивает от нетерпения.

Я и глазом не успеваю моргнуть, как содержимое моей ладони перекочевывает в ее руки. Меня можно поздравить, надежды оправдались. Правда, всего лишь наполовину: это не лягушка, не совсем лягушка.

Анук держит в руках пистолет.

Тот самый, который я поднял на бесконечно множащихся лестницах в букинистическом. Анук с пистолетом – что-то новенькое, но, нужно признать, оба они выглядят довольно убедительно.

– Полезная вещь, – замечает Анук. – Армейский пистолет MAS, калибр девять миллиметров. Дальность стрельбы до семисот метров. Но лучше стрелять с пятидесяти.

Я ничего не знаю об Анук нынешней. Несомненно только одно: если бы Анук и Диллинджер встретились, о Бонни и Клайде никто бы и не вспомнил.

– В обойме – девять патронов, – продолжает инструктировать меня Анук. – С конца пятидесятых состоит на вооружении армий в бывших французских колониях.

– И что?

– Ничего. Полезная вещь.

Еще бы не полезная. Я понятия не имею, какое количество времени пистолет пролежал на ступеньках в доме Линн, но выглядит он как новенький. Похоже, lieutenant ухаживал за ним гораздо основательней, чем за Линн. Вместе – и lieutenant, и пистолет – они вернулись из Алжира, бывшей французской колонии; кто кого подцепил – неизвестно, не удивлюсь, если инициатором знакомства был именно армейский MAS, он-то и играл первую скрипку в их отношениях, и брал на себя решение всех проблем. Не с Линн: вряд ли Линн могла создавать проблемы своим возлюбленным, скорее – наоборот. Не с Линн – с собственной матерью и ее любовником, никчемным человечишкой, протирающим штаны в департаменте общественного транспорта.

– Двух патронов не хватает, – сообщает Анук, осмотрев обойму. – Но семь – на месте.

Два патрона, две пули – матери и ее любовнику, чтобы не повадно было петь в душе фальшивым голосом. Со времен Алжира, со времен песчаной бури, в которую он выпустил весь свой трясущийся от страха боезапас, lieutenant многому научился. Лаконичности в убийстве уж во всяком случае.