Иван Жагель - Страна игроков

Хрусталев зашел за Виктором сразу после утренней планерки. Он не стал объяснять причины срочного вызова к начальству, но все было ясно и так. Только когда они уже выходили из лифта, Роман бросил:

- На планерке основной темой разговора была твоя статья об этой нефтяной компании... ну и реакция на нее в других газетах, на телевидении. Вся эта демократическая свора накинулась на тебя... Но ты не переживай, отобьемся...

"Сворой" резкий на оценки Хрусталев называл ближайшее окружение Семипалатинского, состоявшее из нескольких его замов и особо приближенных редакторов отделов. Роман любил повторять, что точно так же, как когда-то коммунисты не терпели малейшего инакомыслия, так сегодня демократы из редколлегии "Трибуны" - слово "демократы" он сопровождал ироничной ухмылкой - каленым железом выжигают в газете все, что им не нравится. "Это просто бездари, которые объединились, чтобы никого не подпускать к своей кормушке", - добавлял он.

Необузданный характер Романа заставлял его кичиться своей оппозиционностью, что часто оборачивалось для него серьезными проблемами. И, возможно, он давно бы лишился своей должности, если бы не работал в этой газете уже в течение двадцати лет, которые вместили и закат коммунистической системы, и перестройку, и начало экономических реформ в стране. В общем, он был одним из патриархов "Народной трибуны", и чтобы избавиться от него, нужны были достаточно веские основания.

Пока Роман и Виктор томились в приемной, в редакции наступала самая горячая пора: в секретариате начинали делать очередной номер "Трибуны". И кто хотя бы раз наблюдал за этим бедламом, то бишь за выпуском газеты, тот подвергался риску заразиться неизлечимой болезнью, называемой "журналистикой".

Тем более что в "Народной трибуне" - издании с историей, именем и традициями, где почитали за честь напечататься многие известные публицисты, политики и просто неординарные личности, - все достоинства и недостатки газетного дела проявлялись особо контрастно. Проблемы на ее страницах поднимали, как правило, очень крупные, юмор был тонким, заголовки придумывали емкие и из статей безжалостно выжимали воду. Ну а если газета начинала, скажем, критиковать правительство, то делала это тогда, когда все остальные им еще восхищались, и, наоборот, принималась защищать власть, когда средства массовой информации подвергали ее обструкции. Впрочем, иногда в "Трибуне" встречались и откровенные ляпы, очевидные глупости, но и они тоже были грандиозными.

Не случайно, прожив до тридцати четырех лет в затхлой атмосфере маленького, провинциального городка, Ребров в первые месяцы работы в редакции крупной столичной газеты был в эйфории от всего, что его окружало. Все здесь казалось Виктору воплощением личной свободы, которой так не хватало ему ранее. И даже брюзжание Хрусталева на редколлегию он воспринимал как еще одно проявление демократии. Только позднее, когда Ребров ко многому привык и во многом разобрался, он понял, что так же, как и везде, в редакции "Народной трибуны" самые благородные помыслы соседствуют с корыстью, добросовестность сосуществует с бездельем, а талант зачастую подменяется ремесленничеством.

Эхо подготовки очередного номера газеты доносилось и до приемной главного редактора. Сюда периодически заглядывали сотрудники разных отделов и, узнав, что Семипалатинский занят, с огорченными лицами убегали по другим своим делам.

Напрямую проходили в начальственный кабинет, даже не спрашивая, кто находится у главного, только его заместители и ответственный секретарь Николай Головко. За полчаса каждый из них хотя бы раз побывал у Семипалатинского, решая различные проблемы, появлявшиеся при выпуске газеты, - работа над очередным номером считалась в редакции настолько важным делом, что ради него можно было даже вломиться в спальню английской королевы. Однако все эти хождения только затягивали встречу главного редактора с визитерами из Госдумы и еще больше раздражали Хрусталева.

Наконец дверь кабинета распахнулась и Семипалатинский вышел в приемную вместе с двумя мужчинами. Он быстро и без особых церемоний попрощался с гостями, так как ему вообще была свойственна крайне сухая и даже резкая манера общения с людьми, сказал секретарю, чтобы через пятнадцать минут подали машину, и, возвращаясь к себе, кивнул Хрусталеву и Реброву, приглашая следовать за ним.

Кабинет у главного редактора "Народной трибуны" был похож на зал спортивной славы популярного футбольного клуба. В застекленных шкафах, на столах и даже на подоконниках здесь красовались различные вымпелы, кубки и другие призы, которые газета получила за свою долголетнюю историю и которые она сама учреждала для других.