Денис Воронин - Колея к ржавому солнцу

– Перебегал улицу в неположенном месте, «мой зайчик, мой мальчик попал под трамвай», – объясняет щегол Катэ, – вроде бы ничего серьезного нет. Нарисуйте ему йодную сетку и отпустите.

Не так уж он и нервничает, думает Угорь. Больше флиртует.

– Шутки потом шутить будете, – ледяным тоном отрезает Катэ. – Если захочется. Ведите его сюда, – она заходит в здание, придерживая перед ними дверь. – Направо…

Потом они оба сидят на кушетке перед рентгенкабинетом. Сквозь щелочки в полуприкрытых веках Угорь наблюдает за щеглом. Тот сидит как на ветке – переминается, ерзает и вертит головой, иногда останавливая взгляд на Угре. Все-таки боится, удовлетворенно думает Угорь, шевелит затекшей в неудобной позе ногой и издает громкий, рассчитанный на публику и щегла, стон. Психологическое давление. Люди в очереди перед кабинетом смотрят на него без особого сочувствия, но с нескрываемым любопытством. Козлы. Дверь раскрывается, появляется Катэ. В ее руках старый, специально предназначенный для усиления эффекта происходящего снимок. Катэ останавливается перед щеглом.

– Оскольчатый перелом бедренной кости со смещением осколков, – с вызовом произносит она и оборачивается к Угрю. – А на вашем месте я бы вызвала госавтоинспекцию. Потому что нужны будут деньги на лечение, хотя, сами понимаете, медицина у нас бесплатная. Но если правильно оформить, платить за все будет водитель…

Сидящий на кушетке перед разгневанной медсестрой Жека в этот момент вспоминает одного из музыкантов «Massive Attack» – Роберта Дель Найя по прозвищу 3D. Тот случай, когда он, имея определенный вес в английском обществе, активно выступал против участия Великобритании в войне в Персидском заливе, а спецслужбы, чтобы заставить Роберта заткнуться, подкинули на его компьютер детское порно.

И на ум Жеке приходит одно слово.

«Подстава».

Казалось, серая вязкая хмурь лилась не только из окон, но и из занавешенного простыней большого зеркала. Не зажигая света, Тим прошел в сумрачную комнату, где увидел бабушку, с потерянным видом неподвижно сидевшую на старом диване. Ее руки были сложены на груди. Тим с удивлением подумал, что бабушка, бывшая в свое время спортсменкой и комсомолкой, с гордостью носившая значок «Ударник коммунистического труда» и знавшая, что строит светлое будущее для потомков, сейчас молится. Просит защиты и помощи у Бога, в которого никогда не верила. Тим даже испугался. Но подойдя ближе, он разглядел, что бабушка держится за левую часть груди.

Тогда он испугался по-настоящему.

– Бабушка!.. Бабуль, тебе плохо? – подскочил он к Полине Ивановне.

Бабушка улыбнулась через силу, оторвала руку от сердца и погладила внука по голове.

– Да ничего. Прихватило, сейчас отпустит.

– Давай скорую вызовем.

– Не надо. Я валидол рассосала. Пройдет… Есть будешь?

– Нет, – помотал головой Тим.

– Ну, скажешь, когда захочешь…

Поминки они не устраивали. Для кого? И на какие деньги? Бабушка просто зажарила в духовке с вечера курицу с тремя твердыми зелеными яблоками, сварила в глубокой сковороде рис. Зашел сосед Николаич, с которым бабушка на кухне, не чокаясь, выпила по рюмке водки. Вот и помянули Макса.

Тихим паучком Тим притаился в углу комнаты, усевшись прямо на крашеный деревянный пол. Исподтишка наблюдал за бабушкой, готовый в любую секунду сорваться к соседям звонить в скорую. У них самих ни городского, ни мобильного телефона не было.

– В школу завтра пойдешь? – спросила вдруг бабушка.

Тим пожал плечами. Ответ он знал, но озвучивать бабушке сразу не стал. Завтра пятница, у его класса по расписанию всего четыре урока, учителя его отсутствия, как обычно, не заметят.

– А чего туда ходить? – проговорил он. – И так таблицу умножения выучил наизусть до шестью семь тридцать пять, а дальше, так думаю, мне нипочем не одолеть, хоть до ста лет учись.

Полина Ивановна криво усмехнулась одной половиной лица. Поднялась с пронзительно вскрикнувшего пружинами дивана и вышла. Отпустило. Сейчас пойдет делать дела, расходится…

Вместо отступившей тревоги вернулась тоска, сжавшая сердце. Снова подступили слезы, казалось, досуха выплаканные на кладбище. Тим заморгал. Хорошо, хоть бабушка не видит. Опять встала перед глазами картина, как рабочие, торопясь, закидывают сырую яму тяжелой землей, а мерзлые комья стучат, разбиваясь о крышку гроба.

Тим шмыгнул носом, вскочил с пола. Снял с вешалки черно-желтый «школьный» (чтобы ходить на учебу) пуховик, купленный бабушкиной знакомой в финском секонд-хэнде – «кирпушнике». Натянул, застегнул пластиковую «молнию», нагнулся, чтобы надеть поддельные «найки», которые таскал зимой и летом, пока не порвутся. Нашел закопанную среди бабушкиных платков черную шапку крупной вязки. Прислушался к шуму посуды на кухне и громко произнес: