Фридрих Незнанский: Рекламная любовь

В конце концов Григорий остался почти один. Он ежедневно названивал Смирнову несчетное количество раз. Но «мобильник» был отключен. Он позвонил в офис агентства «АРТ». Там сказали, что Смирнов исчез. Куда — неизвестно. И что вообще пусть он, Малашенко, пока не звонит — без него тошно. У них там милиция работает, прокуратура — короче, после. Все после.

Гриня психовал, опять напивался. Забывался тяжелым сном, просыпался, понимая, что и ему нужно что-то делать, куда-то ехать… Но куда? Домой? Там его накроют тотчас же. Как он ругал себя, что появился на месте взрыва! Его видели, его невозможно было не запомнить с его костылями. И, наверное, его ищут! Что же делать? Бежать было некуда. Да и далеко ли убежишь на одной ноге?

Но постепенно он успокоился. Сережа погиб, кто же расскажет ментам, что это он, Гриня, надоумил мальчишку взорвать Траха? Да и к организации взрыва он отношения не имеет. Ни к взрывпакету, ни к чему вообще. Только к продажным девкам. Так что ж здесь такого? Не он же участвовал в оргиях. Да и девки-то были, в основном, совершеннолетние. И он здесь, извините, не хозяин, а лишь охранник. Чтобы, значит, девушек не обижали. Так что никакого криминала. В общем, получалось все довольно гладко. Было, правда, неясно, на что жить дальше. Но, в конце концов, когда все уляжется, нужно будет опять позвонить Ханину, скажем. Он главный менеджер фирмы, пусть пристроит ветерана и инвалида. Или назначит пенсию.

Под такие думы пить стало веселее. Захотелось компании. И он вспомнил, что на втором этаже в гордом одиночестве пьет как лошадь его подруга Марья.

Он спустил вниз бесчувственное тело, сунул под холодный душ. Тело очнулось. Смотреть на нее было, конечно, страшно, но ничего, привыкнуть можно.

Два дня Марья отлеживалась, молча пила молоко, которое он грел ей в ковшике.

Вообще, и еды и алкоголя было еще достаточно. Запасы на базе делались солидные. Ни прислуга, ни девки с перепугу ничего не потаскали. Альбина, конечно, ушла не с пустыми руками. Она унесла столовое серебро и хрусталь, гобелены и все такое. Когда успела упаковаться? Наверное, в те дни, что Гриня пил до невменяемости. Ладно, черт с ней!

Через три дня Маша поднялась, сама приняла душ, даже причесалась.

Григорий радостно поджидал подружку в своей каморке, готовил закуску. Сегодня был в некотором роде праздник — девять дней со дня смерти Арнольда. Как говорится, грех не отметить.

Вот ведь странно: он мог теперь сидеть и в гостиной за длинным столом, и в любом другом месте. Но в своей комнате все было удобно, под рукой. Можно было обходиться без костылей, опираясь то на стол, то на полку. Короче, он предпочитал свое убежище всем хоромам особняка.

Маша вошла, остановилась у двери. Ее покачивало.

— Маруся, давай стол придвинем, и садись-ка ты на топчан! Устанешь, сразу приляжешь.

— Хорошо, — безразлично ответила Маша.

Они пододвинули стол.

— Ну помоги накрыть-то!

Он доставал из холодильника закуски, передавал их Маше. На столе появились соленые опята, малосольные огурчики, шмат ветчины, пара банок рыбных консервов.

— Вот! Богатый стол! — удовлетворенно отметил Гриня. — Ну, забирайся на топчан, там в угу под одеялом чугунок с картошечкой. Эх, как мы сейчас вздрогнем!

Он выставил запотевшую бутылку водки. Маша достала картошку. Потом вынула из ящика стола тарелки. Вилок не было. В другом ящике сверкала хромированным корпусом «беретта». Она задвинула ящик.

— А где у тебя вилки?

— Ой, вот же они! И нож здесь. Я, вишь, помыл, да в банку сунул и забыл. Я консервы открою, а ты хлеб порежь.

— А чего так тихо? — спросила Маша, нарезая неровные ломти. — Где все?

— А кто — все? Кто тебе нужен-то?

— Ну… Люди.

— Люди, Манечка, это мы с тобой. Ну, наливаю.

— А где теперь Сережа? — ровным голосом спросила Маша.

— Эка вспомнила! Где? — Гриня задумался, подняв рюмку. — Так, наверное, еще в чистилище. Ты давай, выпей лучше. Ну, не чокаемся, как говорится.

Они выпили. Маша занюхала куском хлеба.

— Ты ешь! А то вообще в воблу превратилась. В протухшую.

— Почему в протухшую? Я душ приняла.

— Рожа у тебя опухшая, как у тухлой рыбы, ты уж извини, конечно. Я это по-дружески.

— Ничего, от такого же слышу. Наливай, а то уйду!

— Во! Это разговор! Давай-ка теперь за нас, за нашу дружбу, как говорится!

Они чокнулись, выпили.

— Закусывай, закусывай! — Гриня заботливо подкладывал еду.

— Спасибо. — Маша лениво ковыряла вилкой. — Я сколько дней пила? — спросила она.