Кирилл Войнов - Со мною в ад

— Нет, не бывало. — Я уже чувствовал упрямое желание возражать ему. — Нужны прежде всего данные, улики, факты — и как можно больше!

— О фактах говорить пока трудно, но данные, улики… Ну, во-первых, именно в этот день он не пришел домой обедать; во-вторых, отправился в больницу, вертелся-крутился там, наблюдал, подслушивал, расспрашивал, а потом вдруг взял да и представился как сосед…

— Погоди, погоди — кто «он»?

— Ну он, муж Невены, кто же еще… Муж средней сестры, которая совершенно случайно осталась жива. Гено, Гено Томанов его зовут.

— Ты его видел? Разговаривал с ним?

— Конечно, я вызывал его, допрашивал. И добыл таким образом одну очень серьезную улику…

— Однако в папке нет протокола допроса.

— У каждого свой стиль! — ответил Пенков с улыбкой, в которой проглянула вдруг уверенность в собственной непогрешимости — раньше я не замечал ее у этого не слишком удачливого пожилого служаки. — И протокол есть, и все, что полагается. Только, когда я вызываю кого-то на официальный допрос, я должен знать о допрашиваемом намного больше, чем ему кажется.

— Что ж, это прекрасно, — согласился я. — Каждый действует сообразно со своими понятиями и привычками. Но ты вроде говорил о какой-то серьезной улике.

— А, да-да! У него, у Гено Томанова, есть железное алиби на этот день — по часам, по минутам: где был, с кем встречался… Не знаю, как ты посмотришь на этот факт, но меня такая точность очень настораживает. Это значит, что он думал об этом предварительно и готовился заранее к возможному допросу.

Пенков оживился, даже глаза у него заблестели, для пущей убедительности он стал размахивать рукой, в которой держал сигарету, и сизые круги дыма от нее мягко поднимались вверх.

Я слушал его терпеливо, насколько мог, но в конце концов его апломб стал раздражать меня.

— Допустим, это так. Хотя, скажу тебе откровенно, если основываться на том, что ты мне рассказал, я бы на твоем месте не был столь категоричен… Ты, конечно, задержал его?

— Кого?

— Ну, этого — Гено Томанова или как его там…

— А зачем? Пусть себе гуляет на свободе. Его надо будет задержать, когда придет время.

— Но если ты так уверен в его виновности… А вдруг он скроется?

— Куда он скроется? И если уж он решит скрыться, значит, точно виновен. Нет, никуда он не денется. Он так уверен в том, что убедил меня в своем алиби… Да и куда он подастся? Очень трудно скрыться у нас теперь.

Раздражение закипало во мне все больше.

— Видишь ли, коллега, — начал я — и запнулся. Такое начало фразы выдавало мое состояние, которое я пытался скрыть. Оно прозвучало так официально и холодно, что я сам смутился. Если бы я продолжил, получилось бы нечто вроде: «Видишь ли, коллега, давай-ка отбросим твои внутренние ощущения, инстинкты и особые стили и разберемся по существу!» Но я с отчаянным усилием вывернул фразу и выпалил: — Видишь ли, коллега, мне очень хочется пить! Нет ли у тебя чего-нибудь прохладительного?

По всему судя, я весьма естественно и ловко завершил это сальто-мортале, потому что Пенков ничего не заметил. А может, сделал вид, что не заметил.

— Руми! — громко крикнул он.

Из открытой двери выбежала девочка лет шести, худенькая, светловолосая, с остреньким любопытным носиком.

— Принеси-ка лимонад из холодильника. И конфеты! Знаешь, где стоит коробка?

— Знаю.

Девочка повернулась так быстро, что ее коротенькое платьице раздулось абажуром, и побежала обратно.

— Послушная девочка, — заметил я, пытаясь сделать хозяину приятное.

— Она добрая, — с едва скрываемой гордостью и удовольствием ответил он.

Руми принесла две запотевшие бутылочки швепса и два бокала, поставила их перед каждым из нас на журнальный столик, тихонько произнося при этом: «Пожалуйста», «Пожалуйста».

— А конфеты? Конфеты забыла?

Руми виновато поглядела на деда, приложила ко рту тоненький пальчик и чуть улыбнулась:

— Я… я съела их… конфеты…

— Ах ты, сладкоежка! — беззлобно прикрикнул Пенков. — Марш в комнату!

Девочка повернулась и вприпрыжку быстро убежала к себе, а Пенков вынул из кармана складной ножик с массой приспособлений и стал открывать швепс.

— Видишь ли, Пенко, — начал я более чем миролюбиво, — вот ты говоришь, что допрашивал этого Гено Томанова. Может быть, у тебя есть еще какие-нибудь сведения, впечатления, наблюдения? Хотя, я понимаю, ты занимался этим делом очень недолго. Давай тогда сделаем так: ты расскажешь мне все, что знаешь и думаешь по этому поводу, чтобы я представил себе все, пусть даже в самых общих чертах…