Татьяна Луганцева - Наследство

— Вообще, по жизни… Вы думаете, что я дура, что ли? Мне мама рассказывала о вашей бурной молодости, о множестве женщин, о застольях, гулянках… А также о бурном нраве и привычке добиваться желаемого, причем любой ценой.

— Ты мне льстишь… Или завидуешь? — попытался пошутить Степан Сергеевич. — Так ты еще нагонишь! Баба-огонь! Хоть и не молодая, но ведь, Янка, еще и не старая!

— Люся же наша вела, наоборот, очень замкнутый образ жизни, никуда не ходила, ни с кем не общалась, — продолжила Яна, не обращая внимания на его скабрезные шутки.

— При чем тут Люся? — удивился Степан Сергеевич. — Она же это… того немного, и все это объясняет.

— Это объясняет, что только вы могли над ней надругаться. У вас психотип преступника, у нее — жертвы, — сказала Яна.

Степан Сергеевич на время онемел.

— Яна, я знаю тебя с детства…

— И я вас, но это ничего не меняет.

— Как ты могла такое подумать про меня? — спросил Степан Сергеевич.

— А больше не на кого так думать, извините.

— Я не хочу больше тебя знать! — театрально поджал губы Илюшин.

— Ваше дело… Но вы главного не знаете — Люся забеременела и родила в больнице.

— Как родила? — оторопел Степан Сергеевич.

— Врачи скрыли это, а ребенка отдали на усыновление бездетной паре. Сейчас этот ребенок, конечно, уже вырос, но для вас это неприятный факт. А знаете почему? Я знаю, кто этот ребенок, и добьюсь проведения ДНК-теста на установление вашего отцовства. И это послужит доказательством того, что Люсю изнасиловали именно вы. Что? Больше ничего не хотите мне сказать?

— Ты — ведьма! — ответил Илюшин.

— Я знаю, мне уже такое говорили, и не раз.

— По этому преступлению прошли все сроки давности, — засуетился Степан Сергеевич.

— А как же совесть? — спросила Яна, смерив его уничижительным взглядом. — Знаете… Это я не хочу вас больше знать. Мне неприятно, что в моем детстве присутствовал такой человек, как вы… дядя Степа. Вы — преступник! Вы Люсе жизнь сломали! — заявила Яна.

— Господи! В одном театре и маньяк, и насильник! — удивился Петр. — Ничего себе Театр юного зрителя! С ума сойти! Что теперь Илюшину будет?

— К сожалению, ничего, срок давности… Но как он будет работать в театре, не представляют. Все в шоке, и никто не хочет его видеть, — ответила Цветкова.

— Но он же должен ответить за свое преступление! — воскликнул Петр.

— Считай, что уже ответил. Ему теперь придется несладко. Прощай, профессия! Прощай, сцена! Для театра Степан Сергеевич умер. Это — провал! А так, да… его не посадят, да и заявления от потерпевшей нет. Все шито-крыто. Мне это тоже очень неприятно, я много лет знала этого человека и не ожидала, что вскроется такой факт из его биографии.

— У каждого свои скелеты в шкафу, — ответил Петр.

— Ага! — согласилась Яна, жуя свое любимое пирожное — эклер.

Петр же не испытывал такого удовольствия.

— Суховато пирожное. Вот мы в Вене были!.. Там и кофе очень вкусный, и пирожные, которых больше нигде в мире не попробуешь!

— Ну, мы не в Вене, поэтому довольствуйся тем, что есть, — парировала Яна.

— Что будем делать, когда допьем кофе? — спросил Петр.

— Мне надо съездить в одно место. Ты остановился в гостинице? Я заеду к тебе потом.

— Я так давно тебя не видел, что не хочу расставаться ни на минуту. Я поеду с тобой, — вызвался Петр.

— Путь не близкий. Надо ехать автобусом. Это моя абсолютно заброшенная дача, но в подвале есть кое-что, что я хочу забрать, — пояснила Яна.

— Да не вопрос! Я поеду куда скажешь! Кстати, забыл тебе сказать, что ты выглядишь потрясающе. Намного лучше, чем с момента нашей последней встречи.

— Надо думать! — рассмеялась Цветкова. — Меня больше никто не пытался покалечить. Я даже думаю, что Степан Сергеевич специально казался таким простачком, а там кто его знает… Может, он специально выстрелил в меня из петарды и закрыл в холодильной камере, сыграв сердечный приступ.

— Зачем? — не понял Петя.

— А чтобы я убралась куда подальше и не совала свой нос в чужие дела. Когда совесть не чиста, такие люди рядом не нужны. Ты допил кофе? Поехали на дачу.

Когда они протряслись час в автобусе и прошли примерно три километра пешком, довольное лицо Петра несколько изменилось.

— А вот и наша дача, — сказала Яна, открывая покосившуюся калитку.

— Да… — огляделся Петр, — как тут все запущено. Матушка Россия…

— При чем тут матушка Россия? — спросила Яна. — Пока отец был жив, дача содержалась в полном порядке. Во времена Советского Союза каждая семья должна была иметь заветные шесть соток. Отец у меня был плотником, что немаловажно. Потом он умер, я уехала в Москву, а мама — эфемерное существо — никогда не тянулась к земле. Вот тут все и пришло в запустение. Здесь у нас росли кусты смородины, здесь красная рябина… здесь черноплодка. Никто за садом не ухаживает. А раньше собирали и вишню, и сливу, и яблоки нескольких сортов. Эх, ностальгия!