Софи Ханна - Комната с белыми стенами

– Пол Ярдли – не лжец! – Пруст хлопнул ладонью по столу. – Не вынуждайте меня, Уотерхаус, снять вас с этого расследования, потому что вы мне нужны!

Вот именно: тебе хочется рявкать на меня, а не приглашать поужинать вместе .

– Я хочу лично допросить Стеллу и Диллона Уайта, – сказал Саймон. – Мы не имеем права игнорировать то, что сказал Диллон о мокром зонтике и дожде.

– Никак не можете угомониться, да? Сержант Комботекра, объясните детективу Уотерхаусу, почему в нашей работе мы иногда вынуждены не обращать внимание на то, что – как мы знаем – не относится к делу, вроде дождя в солнечный день или вины невиновных людей.

– Вы читали распечатку допроса Диллона, который проводил Гиббс? – спросил Саймон у Пруста. – Какой четырехлетний ребенок скажет «я видел его дальше» про человека, которого он видел на другой стороне узкого тупика?

– Он говорил как… – Гиббс наморщил лоб. – Кто такой ясновидец?

– Совещание окончено, – объявил Снеговик загробным тоном, какой большинство людей приберегли бы для того, чтобы объявить о конце света. – Лично я не стану оплакивать его кончину.

– Сэр, не могу ли я…

– Нет, Уотерхаус. Мое твердое «нет» всем вашим предложениям и просьбам, отныне и на веки вечные.

Саймон едва не вскинул вверх в триумфальном жесте сжатый кулак. Ага! Похоже, нездоровой прустовой тактике «ты у меня на особом счету» настал конец. Больше никаких доверительных бесед, никаких приглашений, никакой лести и никаких просьб. Восстановлена традиционная, ничем не залакированная враждебность. У Саймона словно гора свалилась с плеч, он вновь обрел способность свободно дышать и двигаться.

Увы, ощущение это длилось недолго.

– Захватите с собой ежедневник, Уотерхаус! – окликнул его Пруст, когда Саймон уже собирался шагнуть за порог. – Надо выбрать подходящую дату для вас и сержанта Зейлер, раз вы не можете прийти к нам на ужин завтра вечером. Жаль. Обсудите этот вопрос с ней вдвоем и сообщите мне день, который вас устроит, хорошо?

Пятница, 9 октября 2009 года

Марчингтон-хаус – это название особняка. Его размеры потрясают. Я даже остолбенела. Я выгибаю шею и таращусь на вход с колоннами, резную каменную арку над дверью, бесконечные ряды окон – их так много, что я даже не пытаюсь их сосчитать.

Как смеет кто-то вроде меня войти под его своды? Дом, в котором я выросла, был вполовину меньше постройки, которую я вижу в дальнем конце сада. Чуть ближе на траве распласталось нечто похожее на огромную черную повязку для глаз – прямоугольный кусок брезента, которым, по всей видимости, накрыт бассейн.

Меня душит смех – представляю, как бы отреагировали хозяева особняка, если б им предложили провести хотя бы одну ночь в моей квартирке в Килберне. Я скорее умру, дорогой. Ступай в восточное крыло дома, в буфетную и попроси у горничной пузырек с мышьяком из моего шкафчика с ядами .

Мои пальцы сжимаются вокруг ремешка перекинутой через плечо сумочки. Мне казалось, я захватила все, что только может понадобиться, но теперь я понимаю, что этого мало. Я просто не подхожу этому дому . Пусть у меня с собой цифровой диктофон самой последней модели, это не означает, что я знаю, что делаю здесь.

А что здесь делает Рейчел Хайнс? Неужели этот дом принадлежит ее семье? Или друзьям?

Мы могли бы стать друзьями ? В детстве я часто говорила эту фразу отцу, когда проказничала, а он сердился на меня.

Как бы жалко это ни звучало, но я бы отдала все на свете, чтобы услышать это от Лори. Это было бы приятным разнообразием по сравнению с набившим оскомину «вы позвонили Лори Натрассу; оставьте ваше сообщение, и я вам перезвоню».

Я дала себе слово сегодня весь день ему не звонить и не думать о нем. У меня есть заботы и поважнее. Вроде того человека, что прислал мне карточку с шестнадцатью цифрами, который хочет, а может, и не хочет убить меня. Вроде той лжи, которую я сказала полиции .

Я заставляю ноги шагать дальше, в направлении парадной двери особняка. Уже собираясь нажать на кнопку звонка, замечаю вокруг нее каменные кольца, похожие на круги на воде. Сколько каменщиков трудилось над ними? Один? Десять?

Делаю глубокий вдох, набирая полную грудь воздуха. Трудно не ощущать свое ничтожество, когда стоишь перед дверным звонком, который выглядит так, как будто на его украшение потрачено больше времени и сил, чем на все другие места, где я жила, вместе взятые.

Этот дом слишком хорош для той, кто … Эта мысль приходит мне в голову прежде, чем я успеваю отогнать ее прочь. Заставляю себя довести ее до конца: той, что убила двоих своих детей. Разве я не так считаю? Или статья Лори так изменила мое представление о ней?