Сьюзен Льюис - Горечь моей надежды

Дэниэл с опаской воззрился на Рона Фенна.

– Можешь занять отдельную комнату, – добавила Мэгги. – Или, если хочешь, живи в одной вместе с Оливером… Кстати, где же он?

После этих слов в дверях появилась крошечная испуганная фигурка с копной темных блестящих волос. Сердце Алекс разорвалось от жалости и ужаса. Мальчик был такой крошечный и выглядел таким беззащитным, что она вновь испугалась, что Дэниэл начнет его обижать. Страшно подумать, вдруг Дэниэл будет с ним жесток или – еще хуже – начнет обучать всяким гадостям. Увы, скорее всего, так и произойдет. Это обычная история, особенно среди приемных детей: сильные, как могли, вымещали свою озлобленность на слабых, а те в результате превращались в затравленных зверьков, выживавших любыми способами.

С другой стороны, Дэниэл ведь тоже ребенок и не меньше Оливера нуждается в заботе и внимании, даже если сам не желает в этом признаться. Хоть бы в этом доме он их обрел. Пусть даже временно, пока его не переведут куда-то еще. Да, но что будет потом?

Понимая, что тревожиться об этом сейчас бессмысленно, Алекс положила руку ему на плечо и вслед за Феннами вошла в дом. Как только Дэниэл обустроится, она попросит Бена подбросить ее в больницу – нужно проверить, как там Кайли, – после чего вернется на работу, потому что именно там она оставила свою машину. Хотелось бы надеяться, что она успеет на важную встречу с семьей иммигрантов из Эфиопии, которые – приятное исключение – были только рады поддержке и вниманию со стороны социальных служб.

К сожалению, так бывало не часто. Куда чаще Алекс и других ее коллег местные жители встречали в штыки. Особенно во вверенном ей районе. И хотя порой от бессилия у нее опускались руки, она ни разу не оставила в беде ребенка, нуждавшегося в ее защите.

Ни разу.

Эрика Уэйд смотрела в окно своего унылого дома на Норт-Хилл. Когда-то это был внушительный викторианский особняк с аккуратно выкрашенными стенами и окнами, пестревшим цветами палисадником и ухоженной подъездной дорожкой. Дом стоял на отдельном участке, в окружении живой изгороди, а на заднем дворе высился гигантский клен. В таком доме полагалось жить приличному зажиточному семейству, что когда-то, наверно, так и было.

Взгляд Эрики был устремлен в конец короткой подъездной дорожки. Там, среди густо разросшихся кустов, распахнутые полуразвалившиеся ворота. Впрочем, она их не замечала. Как не замечала и цветы, тянущиеся к солнцу из окружавших лужайку зарослей. Понурая вишня отбрасывала кружевную тень на кукольный домик и игрушечную коляску. Но Эрика не замечала и их.

Время от времени ее взгляд выхватывал легковушку или грузовик, с ревом проносящиеся мимо по дороге, как будто надеялась умчаться вместе с ними отсюда прочь. А вот пешком мимо дома почти никто не проходил. Разве что постояльцы расположенного рядом фешенебельного пансиона. Правда, все они останавливались там лишь на пару ночей. Та же история с летними апартаментами слева от дома и по другую сторону дороги с четырехполосным движением.

Из ее окон моря не было видно – дом стоял на другой стороне холма. Но если подняться на него, а это не больше минуты ходьбы, то открывался изумительный вид на устье реки и залив Кестерли. Туристы и просто фотографы обожали делать отсюда снимки старомодного приморского городка. Широкая полоса песчаного пляжа пролегла между двумя утесами, окутанными во время прилива радужной пеленой мелких брызг. На равном расстоянии от утесов едва ли не к самому горизонту протянулся недавно реконструированный пирс – казалось, он так и манил уйти по нему в неизведанную даль.

Но Эрика ни разу не поднялась на холм и не дошла до конца пирса.

Ее усталые серые глаза оставались пусты даже тогда, когда она провожала взглядом пару ласточек, что стремительно проносились над гаражом рядом с домом. Птицы свили гнездо внутри гаража, и теперь ее машина была сплошь заляпана птичьим дерьмом. Впрочем, какая разница. Она все равно никуда на ней не ездит, Брайан же обычно оставляет свою на дорожке перед домом.

Черты ее лица были тонкими и правильными, а вот кожа – бледной и морщинистой, прибавляя как минимум десяток лет к прожитым ею тридцати. В любом случае, она давно уже не чувствовала себя живой, а если и чувствовала, то крайне редко. Иногда, приняв лекарства, Эрика ощущала прилив энергии. Возникало ощущение свободы, и тогда она казалась себе кем-то вроде мотылька, порхающего среди цветов шиповника, вербены и молочая.