Эдуард Смагин - ЧУДСКИЕ КАНИКУЛЫ

Несмотря на относительную близость других строений поселка, домик, где остановилась семья Алекса, можно было скорее назвать хутором. Это было светлое, полностью деревянное, крепкое и ухоженное одноэтажное, с чердаком под высокой двускатной крышей здание. Окна были заботливо украшены яркими цветами в горшках, что придавало вид законченной картинки в стиле полотен Клода Моне. Постройка стояла отдельно, и её не окружал забор, хотя подворье было обжито. С разных сторон находились подсобки и летняя кухня с местом для костра. Чуть в сторонке сушилось белье на веревке, а со стороны летней кухни зазывно стелился ароматный дымок готовящейся еды. Как только припарковались, Ферри первым, как пуля, вылетел из открытой двери машины и помчался по-хозяйски проверять уже успевшие стать своими угодья дачной территории. Ребята, потягиваясь и щурясь яркому солнцу, не спеша вылезали вслед: все-таки человеческий организм после нескольких часов дороги требует размять уставшие косточки. Как же особенно приятно им было это делать теперь, в столь уютном месте и в предвкушении долгожданного отпуска. Обнаружилось, что дверь в дом была закрыта, но разбросанные велосипед, игрушки и посуда говорили о том, что хозяева где-то рядом.

Всё то же высокое и глубокое небо пленило своей бездонной синевой. Июль. Это, пожалуй, безо всяких сомнений, именно та часть года, которую даже в Прибалтике можно назвать настоящим летом. Этот год также не стал исключением. Воздух был пропитан приятным, казалось, совершенно осязаемым, сладковатым ароматом тепла. Буйство сочных красок окружало, куда бы ни бросил взгляд. Купаясь в небесном океане, задорно попискивая, неутомимо носились ласточки. Их пересвист далеко был слышен в знойной тишине провинциального простора. Взгляд из окна напоминал всё те же домашние и невероятно спокойные пейзажи Моне. Сложно было абстрагироваться от этого райского бытия и окунуться в реалии и тяжести постоянно меняющейся киноленты жизни, которая требовала от людей, вовлеченных в водоворот описываемых далее событий, постоянных усилий и невероятного, прежде всего, морального напряжения. Почти век спустя мирная компания друзей отправится за приключениями всё в те же самые места Причудья, но июльский вид из окна ничуть не изменится.

А на дворе нынче стоял 1919 год. Уже несколько лет как последствия бессмысленной, бессовестной и беспощадной Первой Мировой терзали в своих жерновах миллионы ни в чём не повинных людей, которым как будто было всё мало. Огрубевшие, одержимые какой-то немой местью и идеей совершенства своей мысли, они жили ожиданием победы. Каждый из них своей собственной. Совершенно бесспорные аргументы и объяснения своей правоты находились у всех абсолютно сторон конфликта и они, без зазрения совести, шагали по трупам для достижения предельно гуманных целей и светлого будущего. Ехидна-судьба распорядилась так, что действительно честные, умные и искренне любящие своё отечество лучшие сыны её стирали все преграды, чтобы достичь единственной и неповторимой правды. Без этого не то что бы собственная жизнь, а само существование мира, казалось, теряло всякий смысл. В такой всеобщей суете особенно странно смотрелись статичные, как будто застывшие, сюжеты.

В одном из них невысокий, крепко сложенный, немолодой уже человек, с большими седоватыми пышными усами и уставшими, но добрыми глазами, стоял у открытого окна небольшого кабинета и сквозь пенснэ наслаждался замечательным видом сельского пейзажа. Кроме мешковато сидящего на нём генеральского мундира с орденом Святого Георгия второй степени в петлице, ничто не выдавало в этом спокойном, молчаливом господине крупного военного начальника.

Это было светлое, уютное помещение деревенского дома с длинным столом, заваленным деловыми бумагами и картами. Совсем недавно далеко отсюда на Кавказе он руководил огромными массами вверенных ему людей. Руководил талантливо, успешно, умело. Но в награду получил отставку и забвение. Империя переживала агонию, и он как далеко не последний её сын, отслуживший ей верой и правдой всю свою жизнь, вполне мог отстраниться и отправиться на покой в какой-нибудь Прованс. Так тогда и поступали многие, более прозорливые его соотечественники. Но честь и совесть вновь вбросила грозу османов, бывшего героя Сарыкамыша и Эрзерума в водоворот событий, снова заставила поставить на карту не только свою жизнь и свободу, но и судьбы своих близких и ещё как минимум нескольких десятков тысяч людей, которые верили теперь ему и только ему. Об отдыхе он и помышлять не мог, но минутка ожидания у окна могла дать возможность отвлечься, забыться и вспомнить, возможно, далёкое детство. Пару минут спокойствия длились, казалось, час или больше, так много вспомнилось и пробежало перед глазами. Наконец в дверь тихонько постучали: