Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда

- Ловите, что пожелаете, настраивайтесь на любую волну, - сказал в заключение Гюберт - только воздержитесь от коллективных слушаний. Что полезно вам, может повредить другим.

Так я получил возможность слушать голос Большой земли. Я вернулся в свою комнату, подсел к приемнику, быстро ознакомился с его устройством и стал немедленно ловить передачу из Москвы...

Уснул поздно, но теперь уже не от грустных дум. Я не слышал, как стрекочет сверчок, как барабанит дождь по крыше, как завывает ветер. Я слышал лишь голос Родины. Трудно передать то чувство, которое я испытывал в эти минуты. Пожалуй, по-настоящему меня мог бы понять только человек, который сам пережил подобное.

Я проснулся, когда едва брезжил рассвет, и находился в том утреннем полусне, когда еще не хочется шевельнуться, не хочется покидать нагретую постель, даже глаз не хочется раскрывать. Я лежал ленясь, стараясь угадать, который час. В это время скрипнули плохо смазанные петли двери и в комнату осторожно, бочком, вошел старик с охапкой дров в руках. Я наблюдал за ним сквозь неплотно сжатые веки. Он тихо, без стука, уложил дрова около печки, достал из голенища бересту для разжигания и, стараясь не шуметь, начал разводить огонь.

Это был невысокий старик, с далеко не мужественной осанкой, заросший бородой до самых ушей. Глаза его, маленькие, как у медведя, умно поблескивали из-под косматых бровей. На голове торчала потрепанная шапчонка из искусственной мерлушки, а на плечах был заплатанный пиджак с длинными полами, перехваченный в поясе тоненьким ремешком.

Через несколько минут в печи бился и гудел сильный огонь. Мне показалось, что в комнате сразу стало теплее. Старик между тем присел на корточки, прислонился плечом к стене и глядел, как с треском горят сухие дрова. Его губы шевелились, он что-то бормотал про себя, но я не мог разобрать, что именно. Несколько раз он кинул взгляд в мою сторону, но я делал вид, что сплю, и не шевелился.

Старик достал из кармана кисет с табаком и газету, сложенную гармошкой. Оторвав клочок газеты, он скрюченными, узловатыми пальцами с обломанными ногтями принялся вертеть самокрутку. Он вертел ее и тихо, но довольно явственно проговорил:

- На-кось, выкуси, злыдень...

Я едва удержался от смеха.

Он старательно облизал самокрутку, такую огромную, что ею могли бы накуриться несколько человек, сунул ее в рот и спрятал кисет.

Затем ловко выхватил из печи огонек, прикурил и опять произнес:

- Вишь чего захотел!

Дед пускал дым в приоткрытую дверцу печки, но дым все же поплыл по комнате. Нестерпимое желание закурить охватило меня. И закурить именно самосада из стариковского кисета, свернуть цигарку из его же газеты. И я не выдержал:

Резко поднявшись, я сел на кровати, спустил ноги и попросил:

- Дедок, поделись табачком!

Он ничуть не смутился, обернулся и поглядел на меня. У него были сердитые глаза, в которых светились ум и хитрость.

- Проснулись? - опросил он. - А чего проснулись? Вам бы слать себе да спать, господин хороший.

- Привык вставать рано, - сказал я. - И табачку твоего захотелось попробовать.

Старик покачал головой, поднялся, сунул руку в карман и шагнул ко мне.

- Из русских? - спросил он, изучающе разглядывая меня.

- Что значит - из русских? - недовольно произнес я. - Я настоящий русский.

- Вот я и подумал, что русский, - подтвердил дед. - Хотя тут вот начальник немец и радист немец, а по-русски здорово лопочут. Не хуже нас. Он протянул мне кисет и добавил: - Табачок-то дрянной, самоделковый, горлодер.

- Ничего, - сказал я. - Всякий курить приводилось.

- Тогда угощайтесь.

Дед вернулся к печке и уложил в нее оставшиеся поленья. Я свернул цигарку, прикурил от стариковской закрутки, сделал привычную затяжку, захлебнулся, и глаза мои полезли на лоб. Самосад был до того крепок, что горло мое сдавили спазмы, и я отчаянно закашлялся.

Старик закатился тоненьким, дребезжащим смешком, и глаза его задорно блеснули.

- Ну как? - полюбопытствовал он. - Всякий курили, а такой нет?

Я не мог сразу ответить. Наконец откашлявшись, бросил закрутку в печь и едва выдавил из себя:

- Табачок, будь он проклят!..

- Это с непривычки, - успокоил меня старик. - А вообще, конечно, табак дрянь, горлодер.

Я отдышался окончательно, закурил свою сигарету и опросил старика:

- Зовут-то тебя как, отец?

- Фомой Филимоновичем Кольчугиным...

- Из местных?

- Не совсем. Однако недалече отсюда, из черниговских.

- А сюда как попал?