Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

Катя впервые за несколько дней проснулась в своей квартире на Фрунзенской набережной. Встала с постели, сварила себе крепкий кофе и долго смотрела с балкона на Москва-реку и Нескучный сад за ней.

Сережка Мещерский остался у Феликса доделывать дела. А их с Гущиным дела теперь были здесь – все, что связано с Иваном Фонаревым, актером, психопатом, детоубийцей, больным синдромом патологического опьянения…

Катя пыталась вспомнить, в каких сериалах его видела, ведь он много снимался. Но она очень давно уже не смотрела телевизор.

К полудню она привела себя в порядок, оделась и поехала на Кропоткинскую. Институт, именуемый в полицейском просторечии «Сербским», на самом деле имел длинное название: «Научный центр социальной и судебной психиатрии». Он располагался в тихом переулке, в самом фешенебельном уголке Москвы. Большой комплекс зданий за глухой стеной с КПП. Катя бывала здесь и раньше, по прежним делам. И всегда думала о том, как бы отреагировали обитатели Золотой Мили с Остоженки, Пречистенки и супердорогого Молочного переулка на то, что в один прекрасный день их соседи из «Сербского» – маньяки и убийцы-психопаты – вдруг вырвались бы на волю и нагрянули в гости в отделанные мрамором пентхаусы.

Но внутри ничто не говорило о тюрьме или узилище: ухоженная территория, особняки, выкрашенные в пепельно-розовый цвет, стиль высоконаучного заведения – правда, с мощной охраной и электронной сигнализацией.

Полковник Гущин ждал ее вместе с оперативниками на проходной уже с готовыми документами.

Катя отметила, что Гущин тоже выглядит лучше. И костюм надел – только что из химчистки, и покрикивает властно на своих оперов. Но Катя заметила: под всем этим кроется иное – Гущин обескуражен тем, что финал истории произошел в его отсутствие. И сам он не приложил рук к поимке убийцы, Ивана Фонарева.

А тот очнулся от своего постсиндромного беспробудного сна. Врач-психиатр, встретивший полковника Гущина и Катю на втором этаже корпуса судебно-психиатрической экспертизы, сообщил это с воодушевлением: проснулся в семь утра.

– И? – спросил Гущин. – Как он реагирует?

– Полная амнезия, – бодро констатировал врач. – Как мы и предполагали. С испытавшими синдром патологического опьянения всегда так. Сейчас он в прострации, впал в депрессию.

Врач повел их долгими извилистыми коридорами в недра корпуса, и вот они очутились в специальной комнате – как в фильмах – с окном в стене, выходящим в смотровой бокс, где пациентов обследуют специалисты, а другие специалисты наблюдают за этим через непрозрачное со стороны бокса стекло.

И Катя увидела Ивана Фонарева. Он сидел на привинченной к полу банкетке. Всю его одежду сыщики забрали для биоэкспертизы, поэтому сейчас на нем была синяя больничная пижама. Он сидел сгорбившись. Его лицо…

Катя подошла вплотную к стеклу, стараясь ничего не упустить.

Лицо Ивана Фонарева, с мелкими чертами, сейчас ничем не напоминало ту искаженную гримасу, что она видела в бытовке-сторожке. Лицо было серым, как пепел. Мелированные кудрявые волосы слиплись, казались редкими, открылись залысины спереди надо лбом.

Вокруг Ивана Фонарева стояли врачи. Что-то спрашивали.

Он отрицательно качал головой – нет, нет…

Амнезия…

– А он не притворяется? – спросил Гущин психиатра. – Не косит?

– Общая клиническая картина указывает на то, что он в данном случае не симулирует потерю памяти.

– Ну, хорошо. О случае нападения на Мишу Касаткина он может под действием этого своего пьяного синдрома и не помнить. Но обстоятельства ночи, когда он пытался задушить трехлетнего Аякса Санина, он помнить должен, – сказал Гущин. – Мне ваш коллега говорил, что синдром повторяться не может. И если там тоже была патология, то иная. Я хочу допросить его об обстоятельствах первого нападения.

– Это возможно. Но позже. Сначала нам предстоит самим провести с ним беседы и кое-какие исследования, – сказал врач. – Вы с ним непременно встретитесь. И следователь тоже, конечно. Но не сегодня. И не завтра. Позже.

Катя видела, что Гущину не терпится, но он себя обуздывает. А что тут скажешь? Психиатрия…

С психами надо иметь великое терпение, чтобы добиться хоть какого-то результата.

Уже на следствии встанет вопрос о вменяемости Фонарева. И если в эпизоде с Мишей его могут признать невменяемым, не отдававшим себе отчет в своих действиях, как это уже бывало с больными синдромом патологического опьянения, не факт, что это автоматически перейдет и на первый эпизод. Но все в целом потребует доказательств, допросов, признаний – значит, впереди работы непочатый край.