Людмила Герасимова - Зачем дана вторая жизнь

На работе молодые люди оказывали Лене знаки внимания, но она была со всеми холодна, любовные интрижки её не волновали.

Встреча с Максимом всколыхнула её душу, занимала мысли.

— Лена! Слышишь? А тебе продолжение снилось? — долетел до неё голос соседки. — Может, расскажешь?

— Да! — откликнулась она. — А на чём я остановилась?

— Вроде к своей бабушке собиралась сходить, подлечиться, ещё говорила, что она у тебя ведьма.

— Не ведьма, а ведунья, — поправила Лена.

Соседка не поняла разницы, но спорить не захотела:

— Ну, так что там дальше?!

И Лена начала рассказ, как бабка Манефа лечила её, как освободила от беременности, как утром, когда бабки не было дома, явился свёкор и потащил её за волосы домой, как напали на них всадники, срубили голову ненавистному Минаю и похитили её, взвалив на лошадь.

— Очнулась я в клети на соломе со связанными руками и ногами, рядом корова мычит, за стеной чужие грубые голоса, ржание коней. Слышу, вроде уезжать собираются. Думаю, может, забудут обо мне. Так нет! Вошёл молодой мужик огромного роста с длинными русыми волосами и красным шнурком вокруг головы, посмотрел на меня, ухмыльнулся плотоядно, взвалил на плечи и вынес на воздух, как молодую овечку.

Вижу — двор соседей моей матери, посреди три телеги. На них снопы ржи, свежие туши овец, бочки мёда, холсты, кухонная утварь, и к одной привязана корова. Меня свалили на холсты, снопами обложили, чтоб на землю не упала. Лежу и смотрю: гладкие кони чужое сено жуют, чужие мужики — их больше десяти — в хороших расшитых рубахах (в таких в деревне не ходят), с мечами на боку. Ещё четверо чужаков во двор сгоняют моих односельчан, среди них мать и братья, свекровь и Васёна, а Варнавы нет.

Выходит вперёд мой похититель — видно, он главный — объявляет всем, что теперь два раза в год будут дань собирать с каждого двора, и перечисляет, значит, что должен приготовить каждый двор к осени. Бабы и дети в рёв, мужики возмущённо гудят. А чужаки вскочили в стремена и с гиканьем и свистом пустили коней трусцой. Тронулась и телега подо мной. Я поравнялась с Васёной — она ближе всех стояла — и как закричу что есть силы. Не знаю, смогла ли услышать она меня за грохотом телег, цоканьем копыт и другим шумом, но взглянула в мою сторону.

Я лежала в снопах и тихо плакала, покидая родные места, до полусмерти напуганная неизвестностью. Мысленно прощалась с бабкой Манефой, матерью и братьями. Ехали вдоль леса не спеша, временами солнце ослепляло меня, потом пропадало в листве. Я то жмурилась, то открывала глаза, и всё плакала о своей горькой судьбе. Так я и уснула. Разбудили меня крики и топот. Спорили рядом. Я поняла, что вернулся дозор, и что недалеко ещё деревня. Решали, как поступить. Самого молодого оставили сторожить телеги и меня, все остальные поскакали через поле за добычей, — Лена умолкла, переводя дух.

— А что дальше? Рассказывай! — поторопила Анна. — Ты продолжение видела?

— Да. Стала я кричать, воды просить. Никто не подходит. Попыталась ослабить верёвки на руках и ногах — сил не хватило, скатиться вниз тоже не получилось — снопы под боками мешают. Лежу куклой наверху — надо мной на ветке воробей клювом крылышко чистит, рядом со мной лошадь фыркает, телегу трясёт, а людей, вроде, нет! Только крикнула я «спасите», как телега дёрнулась, и надо мной безусый парень возник. Глаза любопытные, корчагу показывает. А мне как пить лёжа? Усадил он меня, напоил квасом. Я ему связанные руки показываю, прошу: «Развяжи! Убегать не стану!». Присел он рядом и спрашивает:

— А как звать тя?

— Радуней! — отвечаю, а сама думаю, как сбежать, пока остальные не вернулись. — А тебя как величать?

— Петром кличут! — отвечает, и всё меня рассматривает.

— А куда вы меня везёте? — спрашиваю.

— Не знаю. Куда всю подать, туда и тя!

Помолчал мой сторож немного, грызя соломку, и опять интересуется:

— А кто тя тащил? Отец?

— Нет, — говорю, — свёкор. А зачем вы его убили? — спрашиваю. — А отрока куда дели?

— Кудась убежал — мал, испужался. А свёкра жалко? Он же тебя бил.

— Нет, не жалко, — отвечаю, — худой человек был. Пётр! Развяжи — руки болят, ноги не чувствую!

Парень спрыгнул на землю, обошёл телегу кругом, действовать никак не решается.

Стала я проситься под кустик в лес как можно жалобнее. Сверху смотрю, а он с мечом к телеге идёт. Зажмурилась я от страха; чувствую, смерть пришла; в колени голову спрятала. А внизу шум, удар и шёпот: «Радуня, не бойся! Это я, Мирон». Открываю глаза — надо мной родное лицо старшего брата. Перерезал он ножом путы на мне, стащил с телеги. А несчастный Петр лицом вниз на земле лежит. От слабости я и села рядом. Брат подхватил меня на плечо и, изредка оглядываясь, ринулся напрямик вглубь леса, торопясь уйти как можно дальше. Ветки рвали мои волосы, били по спине, и я быстро пришла в себя. Теперь я могла бежать, держась за руку брата. Внезапно на поляне Мирон остановился и приложил палец к губам. Я услышала вдалеке странный шум. Он быстро приближался, превратившись в громкий треск. Встревоженные птицы взмыли вверх и с громким криком улетели. Брат потащил меня в сторону за большой куст орешника. Там и сидели мы, крепко обнявшись, когда на поляну, круша кусты, выскочил дикий кабан. Он был такой огромный и страшный, что я закричала. Кабан замер, повёл чёрным рылом и бросился в нашу сторону. Рядом валялась коряга, Мирон с ней и выскочил навстречу зверю. Я не видела, что случилось дальше, потому что от страха зажмурила глаза, но возня, хрюканье, удары повергли меня в ужас. Когда всё стихло, я отважилась выглянуть из укрытия. На земле на боку лежал бледный брат, зажимая живот руками, по пальцам на траву стекала тёмная кровь. Туша кабана валялась рядом, из пасти зверя торчал кусок палки, и оттуда пульсировала кровь. Огромные клыки были тоже красные. Я бросилась к Мирону — он прошептал: