Уэнди Уокер - Я все помню

Свое состояние Шон описал, когда пришел ко мне впервые. Чувство юмора и непринужденность не возвращались к нему в течение многих месяцев. Он категорически отказывался носить протез. Похоже, ему хотелось, чтобы окружающие видели в нем калеку или урода, потому как чувствовал себя таким внутри. Вы, конечно же, заметите параллели с Дженни Крамер.

Вечером я ложусь в постель. Желчи в груди нет. Врачи ее удалили, говорят, вместе с моей индивидуальностью. Я больше не тот веселый парень, которым был раньше. Но я бы с этим справился, понимаете? Проглотил бы нахрен всю свою боль, да еще добавки попросил бы, если бы мог что-то изменить. Я смотрю на пустой рукав, закрываю глаза и пытаюсь воскресить в памяти тот день. У меня есть рапорт, но откуда мне нахрен знать? Мы шли за одним парнем. Сведения были достоверные. В рейде принимали участие восемь человек при поддержке с воздуха. На помощь нам двигалось еще одно подразделение. Мы разбились на пары и двинулись по улицам. Моим напарником был другой «морской котик», Гектор Валансия. Мы попали в засаду. Ребята, высланные нам на подмогу, нашли его рядом со мной. У него снесло полголовы. Мы нарвались на самодельное взрывное устройство. Я лежал без сознания. С раздробленной рукой. Меня вытащили. Руку отрезали. Затем напичкали лекарствами. Я никого не виню. Потому что давал присягу и был к этому готов. Как и все мы. Вот дерьмо! Задай вам кто-то такой вопрос: «Если бы кто-то трахнул вас в поле, вы согласились бы принять лекарство, позволившее об этом забыть?», – что бы вы ответили? Я бы сказал: конечно, вашу мать! Но сейчас все это для меня лишь рассказ. И подобно любому другому рассказу, я не могу сказать, насколько он реален. Ощущение такое, будто внутри меня притаился призрак, поселившийся в тот самый день. Он меня уже достал, бесится внутри, требует не слов из рапорта, а реальных воспоминаний – образов умирающего рядом товарища, крови, брызжущей из моей израненной плоти, ощущения боли, которую я должен был испытать, хотя бы на секунду, в момент взрыва. Этот призрак – опасный ублюдок. С каждым днем он становится все больше и больше и уже вытеснил из моего естества все остальное. Я пытаюсь обнять сына, ко мне прижимается жена, но ничто не в состоянии пробить возведенную им броню. В итоге битые тарелки, перепуганный малыш и плачущая супруга. Я чудовище.

Шарлотта Крамер позвонила мне по рекомендации доктора Марковица. Как уже говорилось выше, они с мужем хотели побыстрее прибегнуть к моей помощи. Перед тем как взяться за дело, я пригласил ее к себе в кабинет, хотя и заранее знал, что мне рано или поздно придется это сделать. Разве я мог отказаться? Я работал с Шоном, приобретал все больше опыта касательно лечения, которому подвергли дочь Крамеров, знал толк в подобных патологиях и в том, как их лечить, вел многих пациентов, ставших жертвами преступления и получивших психическую травму, прекрасно разбирался в лекарственных препаратах – думаю, что я больше, чем кто-либо, подходил для лечения такой пациентки, как Дженни. Добавлю еще один штрих к моему профессионализму в таком деле, как лечение жертв психологического шока. По правде говоря, напрямую к делу это не относится, но в юном возрасте я и сам стал жертвой нападения. Пациентам я этого не сообщаю, потому как мы не должны выходить за определенные рамки, но порой они заявляют мне что-то вроде «вам не понять, что это такое» или «я не в состоянии объяснить, что чувствую сейчас» , особенно когда я говорю, что примерно представляю, о чем идет речь. Конечно же, очень немногие из нас в детстве не сталкивались с запугиванием, агрессией, а то и чем-нибудь похуже. И большинство в той или иной степени могут почувствовать себя в шкуре людей, ставших жертвой серьезных преступлений. Однако пациенты видят во мне лишь некое подобие скалы. Я не могу с ними плакать. Не могу сердиться. Не могу подавать виду, что они как-то на меня влияют. Им нужно дать свободу и возможность лупить меня кулаками в живот, не опасаясь причинить боль.

Я знаю, вы уже поняли, что я питаю к Шарлотте определенную слабость. Мне самому это стало ясно в тот момент, когда она вошла в кабинет и элегантно уселась на диван. Пожалуйста, не истолкуйте мои слова превратно. Шарлотта никогда не привлекала меня в том ключе, который для врача можно считать недостойным. Просто по тому, как прямо она держала спину, как говорила с легкой аффектацией в голосе, по ее чистой, опрятной одежде, по аккуратно заправленной в выглаженные брюки блузке, по стянутым в тугой пучок волосам и даже по словам, которые она выбирала, я понял, что история Шарлотты Крамер будет богатой. Да, она будет непростой, но я в любом случае вытащу ее на свет божий, эта женщина сама мне все расскажет, хотя размах ее эмоциональных травм и мастерство, которое потребуется от меня, чтобы до них добраться, станут вызовом, приняв который, я получу глубокое профессиональное удовлетворение. Я без всяких колебаний могу признаться в этом кому угодно. Здесь меня вполне можно сравнить с адвокатом, выигравшим сложный судебный процесс, или со строителем, восстановившим дом после пожара или наводнения, разницы никакой. Можно ли в подобной ситуации говорить о сострадании к клиенту? Конечно. Но с какой бы проблемой тот ни столкнулся, – правовой, психологической или же строительной, профессионала, взявшегося ее решить, нельзя винить в том, что он испытывает удовлетворение от хорошо проделанной работы. Именно поэтому каждый из нас и занимается своим делом, не так ли?