Ирина Левит - Двойка по поведению

Брат с сестрой долгие годы жили вместе, причем душа в душу, но при этом в состоянии нескончаемой битвы за каждую котлету, пирожок и конфету. Они привыкли к кулинарному противостоянию, не расставаясь, однако, с мечтой, о личной победе.

И вот вчера Аркадий Михайлович обрел свободу – от диеты, порицаний и уверток. Случилось то, чего не случалось уже давным-давно, – Софочка уехала, причем далеко, в Германию.

Эта поездка – недельное путешествие по стране плюс две недели пребывания в лучшем санатории Баден-Бадена – считалась работой. Один весьма состоятельный бизнесмен решил отправить за границу свою мать, женщину далеко не старую, тихую и интеллигентную, обеспечив ей комфорт по высшему разряду, включая наперсницу со знанием немецкого языка.

Поначалу Софья Михайловна, несмотря на обещание полного пансиона и вдобавок хорошего денежного вознаграждения, категорически воспротивилась. Но в конечном счете сдалась. Вняла увещеваниям бизнесмена, который разве что слезы не лил по поводу своей матери, нуждающейся в лечении и отказывающейся ехать на курорт в одиночку, а также уговорам брата, дескать, Софочке самой необходимо подлечиться на баден-баденских водах.

– Ты должен мне клятвенно пообещать, – потребовала сестра во время проводов в аэропорту, – что не будешь обжираться.

Именно это больше всего волновало ее с самого начала и до самого конца.

– Обещаю, душенька! – горячо заверил Аркадий Михайлович, после чего, помахав рукой взлетающему самолету, тут же направился в супермаркет, где накупил полную тележку всякой снеди, включая копченую курицу, буженину, соленую семгу и большой торт.

Никаких укоров совести он не чувствовал. Да, он обещал не обжираться. Но он и не собирается этого делать. Он просто вкусно поест на воле.

Ополовинив курицу, умяв два внушительных бутерброда с бужениной и семгой и напоследок полакомившись доброй третью торта, Аркадий Михайлович улегся спать с блаженством в душе и желудке.

Спал он превосходно и даже проснулся спозаранку без всякого будильника. Завтрак тоже устроил себе знатный, после чего в самом радужном настроении отправился на встречу с директором гимназии № 20.

Кира Анатольевна Рогова произвела на него солидное впечатление. Высокая статная женщина лет пятидесяти, с умелым макияжем и аккуратной короткой стрижкой, умными глазами и хорошо поставленным голосом, она держалась с достоинством и уверенностью человека, знающего цену и себе, и своей гимназии. Судя по всему, решил Казик, в свое время Рогова успела побывать в комсомольских лидерах, затем еще в каких-нибудь общественно-политических активистах, где и выучилась говорить решительно, с неким оттенком пафосности, четко подбирая нужные слова.

– Вы прекрасно понимаете, что наша гимназия много, очень много лет, – подчеркнула она, – занимает ведущие позиции в системе образования города.

Казик кивнул.

– Именно в нашей гимназии прошли апробацию самые передовые методики обучения, в том числе инновационного…

Казик снова кивнул.

Дальше последовало краткое, но емкое перечисление всех заслуг вверенного Роговой учебного заведения за всю его восьмидесятилетнюю историю, а особенно за последние годы, и Казик вновь кивал, поймав себя в какой-то момент на мысли, что напоминает китайского болванчика.

У Киры Анатольевны, похоже, никаких таких ассоциаций не возникло, напротив, подобная реакция гостя показалась ей совершенно правильной, о чем она не преминула сообщить:

– Сразу видно, вы понимающий человек и прекрасно сознаете, насколько важно, чтобы в нашей гимназии был самый оптимальный морально-психологический климат.

– Конечно, конечно, – заверил доцент кафедры психологии педуниверситета, и в этот момент в кабинет буквально ворвалась секретарша со словами: «Галина Антоновна Пирогова мертвая в своем кабинете!»

Ну а дальше понеслось… И морально-психологический климат испортился напрочь, потому что в образцовом заведении убийство – это не просто беда, а самая настоящая катастрофа.

Всю вторую половину дня Аркадий Михайлович мучился искушением позвонить своему хорошему приятелю – замначальника городского уголовного розыска майору Борису Борисовичу Орехову. Однако он представлял, как отреагирует Борис Борисович: «Казик! Вы опять влезли своим могучим шнобелем в грязную дыру?» И придется объяснять, что ничего не попишешь, коли вот так – да, не первый раз! – сложились обстоятельства, и шнобель, то бишь нос, тут ни при чем. Просто вот такое его, Казика, еврейское счастье.