Анна Абаимова - Соло тишины

– Не-е-ет, увы. Ошибки вообще очень сложная штука, своеобразный рубеж, как знак препинания, что ли… Жил-жил, споткнулся, задумался.

– Не понимаю.

– Вот видишь, ты даже сейчас не понимаешь. А раньше тем более разве понял бы?

Гоша усмехнулся – в самом деле преподаватель был прав и в детстве у него было немало странностей, а выступать перед большим количеством публики его и вовсе брали редко, потому что, даже если он тщательно заучивал пьесу и очень хорошо играл на занятиях, на сцене умудрялся остановиться в самый ответственный момент, и после этого своего очередного досадного провала долго оставался удручённым и подавленным.

– Вообще-то в жизни надо ошибаться! Поверь – надо! Иначе ты никогда по-настоящему не узнаешь жизнь. – преподаватель как будто хотел сказать что-то ещё, но замолчал.

Может быть он сам осознал в этот момент, что ошибки бывают разные и не все в самом деле позволительны. Теперь он прошёл вперёд, потому что в переполненном детьми коридоре неудобно было разговаривать. Гоша задумался о том, что преподаватель его всегда был на удивление проницательным человеком, поэтому даже теперь возможно заподозрил, что бывший его ученик совершил нечто такое, о чём неуместно говорить вот так мимоходом. Тогда он поспешил скрыться от лишних взглядов снова за колонной, наблюдая оттуда, как Аня дарит свой жёлтый букет какой-то старой преподавательнице, которую он не помнил и скорее всего не знал.

Дальше все дети побежали на чаепитие, для взрослых намечался фуршет. Аня и Гоша не остались – переглянувшись, вышли из этой суеты на свежий воздух.

– Всё-таки самый интригующий месяц в году – это апрель, – провозгласила Аня и заговорщицки добавила. – люблю всяческие предвкушения и разные интриги.

Она откровенно и дерзко улыбалась, а Гоша в этот момент всё ещё думал о своём, поэтому не сразу сообразил, что она имеет ввиду. Однако чувствовал, как ему хорошо, прямо радостно рядом с ней. И вдвойне радостно оттого, что концерт наконец-то закончился и они смогли уйти.

– Может пойдём ко мне? – предложила Аня так запросто, будто это подразумевалось само собой.

В самом деле оба чувствовали, что знакомы сто лет. Гоша вдруг подумал о том, что у него нет с собой даже сколько-нибудь немного денег, чтобы купить хотя бы бутылку шампанского и отпраздновать эту встречу. Но заходить домой не хотел, а рассудил, что в крайнем случае можно обойтись и так.

– Мальчику в клетчатом ещё рано выступать, – вместо ответа поделился он впечатлением от концерта.

Но скорее всего сказал так, чтобы заполнить паузу, показавшуюся неловкой и тотчас упрекнул себя в этом – прежде он никогда не торопился заполнять пустоту.

– Этот мальчик – мой сын, – с некоторой грустью сказала Аня. – и уж лучше я отдала бы его учиться на фортепьяно.

– А ещё лучше – на трубе! – неловко пошутил её спутник и тотчас добавил уже серьёзно. – в любом случае нужно везде чувствовать ритм и не путать аккорды.

– Ничего он не путает, просто волнуется. Потому что балалайка – не его инструмент.

– Согласен, для струн нужен особый характер, настрой…

– И особенный перезвон в сердце…

– Что? Что?

Гоша переспросил это так отрешенно, что ему самому стало не по себе.

Просто он услышал на концерте не только неловкие, порой даже корявые мелодии, исполняемые детьми, а сквозь череду нот и аккордов уловил какое-то нагнетающееся вокруг него напряжение – тогда в его сердце пришла наконец тревога. Будто музыка совершенно неведомым никому способом торопилась оповестить его о главном – разоблачение неминуемо, и даже если преступление совершено во благо высоких идей, в любом случае оно остаётся преступлением, то есть большой ошибкой, а это как неправильно поставленный музыкальный знак в такте, после которого неминуема пауза и долгие раздумья.

Тем временем они уже пришли к Ане домой.

Гость робко осмотрелся, отметив про себя, какая здесь тишина. Он всегда замечал, что именно другим людям, которые этого совсем не ценят, на тишину удивительно везёт, они даже пренебрегают ею, потому что видимо в какой-то момент она начинает их раздражать и тогда им хочется шуметь. Но в квартире у Ани пока никто не шумел и было тихо.

– Давно развелась? – спросил он, потому что больше просто нечего было спросить.

– Почти сразу, как родила сына, – ответила женщина.

Её сыну на вид было лет семь или восемь, и Гоша подумал вдруг, что с Аней они могли быть отличной парой, если бы он заметил её в юности. Но тогда он не обращал внимания на девчонок, даже стеснялся и сторонился их, озабоченный собой, своими прыщами, меняющимся голосом и как он считал, появляющейся от этого нервозностью.