Камилла Гребе - На льду

– Я люблю тебя, Ханне, – говорю я, и в тот момент, как с моих губ срываются эти слова, я понимаю, что говорю правду. Впервые в жизни я действительно испытываю это чувство.

У Ханне предательски блестят глаза.

– Но, Петер, ты не можешь этого знать. Мы не виделись десять лет.

– Нет, могу. Я любил тебя уже тогда, просто я был дураком и не понимал этого.

Одинокая слеза стекает у нее по лицу, но Ханне не пытается ее смахнуть.

– Это уже не важно, – шепчет она, опуская взгляд на руки, сложенные на коленях. – Я больна, мы не можем быть вместе.

– Мне плевать на то, что ты больна. Я могу о тебе позаботиться. Я о тебе позабочусь!

Она смотрит на меня.

– Поверь мне. Ты этого не хочешь.

Стук клавишей в дальнем углу участка прекратился. Полицейский встает, надевает кожаную куртку, гасит настольную лампу и выходит из комнаты.

– Нет, хочу.

Ханне вздыхает, поднимает глаза к потолку. В ярком свете ламп кожа у нее под глазами кажется совсем прозрачной, как брюшко у рыбы. Видно каждую синюю жилку.

– Боже мой, Петер, ты как упрямый ребенок. Я… теряю память. Скоро я забуду, как меня зовут. Ты не можешь быть моим опекуном, понимаешь ты это?

– Теряешь память? У тебя Альцгеймер?

Ханне закрывает лицо руками.

– Мне нужно идти, – говорит она и поднимается, не удостаивая меня взглядом.

– Подожди, можно мне с тобой?

Она оборачивается, упирается руками в бедра и качает головой.

– Нет. Я сказала, что это невозможно.

Не знаю, злится она или просто считает меня назойливым.

Но в любом случае она уходит, на секунду задержавшись перед доской. Она смотрит на фото Эммы Буман, потом машет мне на прощание и уходит.

За окном чернильная ночь. Я долго стою и высматриваю на улице Ханне, но видно только снегоуборочную машину.

Я думаю – правда ли то, что Ханне теряет память? Но зачем бы ей было лгать о таких серьезных вещах? Мне ее очень жалко. Я вспоминаю ее худое тело в кровати, веснушки на голых плечах, залитые утренним солнцем. Вспоминаю, с каким жаром она отдавалась мне в ту ночь и ее громкий заливистый смех, когда мы потом лежали рядом на узкой кровати и болтали. Вспоминаю ее легкий храп ночью, он напоминал мне звук, с которым лодка покачивается на спокойной воде. Звук, приносящий мне умиротворение.

Только Ханне я могу открыться. Только она видит меня таким, какой я есть на самом деле, – слабым, ранимым и чувствительным. С ней мне легко и комфортно. И кто сказал, что прошлого не вернуть? Кто решил, что мы не можем быть вместе?

Жизнь состоит из утрат, говорила мама, куря в вытяжку. Сначала мы теряем детскую невинность, потом любимых людей, потом здоровье и силу, а напоследок – жизнь. Как всегда, мама была права.

В девять звонит Манфред. В голосе слышны волнение и решимость. Я хорошо его знаю, чтобы сразу понять, что он что-то выяснил.

– Ты в офисе?

– Да, а что? Я уже думал уходить…

– Бергдаль говорил с подружкой Ангелики Веннерлинд.

Я смотрю на доску, где фото Ангелики висит рядом с фото Эммы Буман.

– И?

– Ни за что не догадаешься, что она сообщила. Она сейчас едет в офис с одним из наших коллег. Мы можем встретиться с ней через двадцать минут.

Анни Бертранд – невысокая блондинка в спортивной одежде. Видимо, ее привезли прямо из спортзала. Мы разговариваем с ней в маленькой комнате для допросов на первом этаже, где пахнет чистящим средством.

Манфред купил хороший кофе и булочки с шафраном в круглосуточном магазине, но девушка вежливо отказывается, сообщая, что не ест хлеб.

Сейчас это модно – не есть глютен, сахар и молоко. Санчес тоже перестала есть выпечку. Утверждает, что толстеет от одного вида булочек.

– Спасибо, что согласились прийти, – благодарит Манфред. – Мы обычно не вызываем людей в такое время, но расследование убийства в доме Йеспера Орре вошло в критическую фазу, и мы не хотим терять времени. Не могли бы вы рассказать, откуда вы знаете Ангелику Веннерлинд?

– Мы дружим со школьных времен. Вместе учились в гимназии в Бромме. Тогда мы все свободное время проводили вместе, а сейчас видимся раз в месяц. Она по-прежнему живет в Бромме, работает в детском саду, а я переехала в центр. И к тому же у нее есть Вильма, так что ей редко удается вырваться.

– Вильма – это ее дочь? – уточняет Манфред.

– Да, милейшая девочка. И очень энергичная. Ей пять лет.

– А с отцом Вильмы они разошлись?

– Он американец. Живет в Нью-Йорке. Вильма появилась на свет случайно, если так можно выразиться. У Ангелики с Крисом был курортный роман, по-настоящему они никогда не встречались. Но, узнав о беременности, Ангелика решила оставить ребенка. Она обожает детей.