Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола

– Не посылал меня никто.

– Не любишь ты сына…

– Убежал сюда сам. По доброй воле. От вас, проклятых.

– Хорошо. Поверю, – не раздумывая, хлопнул Кирьян лапищей по столу. – А в подземелье кремля чего рыскал?

– Поклянись, что со мной и детьми ничего не будет, – скажу все.

– А что тебе с моей клятвы? Я же бандит! Обмануть могу.

– Бог тебя не простит.

– А я не верующий. Нашел чем пугать!

– Сатана ты! Дьявол из преисподней!

– Не ори. Если все расскажешь без утайки, выдашь сам, обещаю: и тебя, и пацанов твоих не трону. Но поедешь со мной в Москву. А там Легат решит, что с тобой делать. Согласен?

Мисюрь, обессиленный, в изнеможении закрыл глаза.

– Не сдох бы на радостях? – всполошился Ядца, тряся его за плечи.

– Я его сейчас водичкой, – бросился за ковшом Хрящ.

– Не надо воды, – зашевелился Мисюрь.

– Что под землей искал? В подвалах церковных? – Кирьян поднялся из-за стола, подошел к Мунехину, присел, подтянул лапищей его голову к себе, заглянул в глаза. – Ну! Говори! Урою!

– Корону царицы непризнанной.

– Чего?

– Слыхал про Марину Мнишек?

– Это какую?

– Полячку. Жену Дмитрия. Царем хотел править на Руси, да вором как был, так и остался.

У Колосухина гостил сам владыка областной епархии, архиепископ Иларион!

Об этом нас с Владимиром Михайловичем торжественно оповестила Нина Петровна, старушка, дежурившая в приемной. Я заглянул к Колосухину, тот вел беседу с совершенно седым длинноволосым старцем в черной шапке с крестом и в черном просторном одеянии. Я поздоровался, старец мне величаво кивнул, шеф, будто не заметив, коротко велел ждать его звонка. Шаламов так и протоптался у порога, за моей спиной.

– Куда он будет нам звонить? – ничего не понял я, вываливаясь назад.

– И почеломкаться не дал с батюшкой, – пыхтел криминалист обиженно. – Пойдем ко мне. На чердак. Найдет, догадается.

Михалыч копался у стенда с оружием, разворачивая фронт уборки, я побрел к нему. Каково же было мое удивление, когда он ухватил уникальную принадлежность кабинета – «стилиста Федю», манекен с размалеванными алой краской ранами на груди, поволок его к порогу и начал прилаживать так, чтобы тот свалился на входящего, лишь только тот откроет дверь.

– Ты чего это затеял, Володь? – забеспокоился я.

– А надоел мне один хрен. Сейчас припрется. Пусть вкусит радость нашего бытия.

– Это кто же?

– Да тут один. Сейчас увидишь.

– Не круто? – грызли меня сомнения.

– Проникнется на будущее… – флегматично отреагировал Михалыч.

С манекеном Федей у нас история давняя. Он появился в кабинете криминалистики как большая находка для обучения молодых следователей осмотру места происшествия. В изодранной одежде, с ножом в груди он был незаменим и впечатлял. В первую же свою ночь в прокуратуре он произвел фурор, а попросту наделал шуму. Уборщица, старушка тетя Шура, с диким воплем выскочила с чердака в поздний час, узрев его во время уборки.

Мы приготовились развлечься намечавшейся забавой, но обещанного, как говорится, три года ждут. «Концерт» откладывался на неопределенное время, делать нечего. Я стоял у окна и наблюдал за происходящим на улице.

В дверь кабинета деликатно постучали.

– Елы-палы! – вырвалось у Шаламова. – Кого там принесло?

– Ты же Федьку там оставил! – вспомнил я с ужасом. – А если это!..

Договорить я не успел. В дверь кто-то торкнулся и отворил. Что там происходило, можно было только догадываться. Невообразимый шум, грохот, возгласы. Худощавый интеллигент с залысинами и удивленными глазами покачивался в дверях. Из-за его спины выглядывало грозное лицо Игорушкина. На полу валялось окровавленное тело коварного манекена Федьки.

Мы застыли.

Шесть розовых маленьких блюдечек изящного английского фарфора прижались к полированной, без единой царапинки поверхности просторного стола. Замерли в блюдечках того же неземного нежного цвета аккуратные легкие чашечки. Стыл чай, испуская душистый аромат неведомых пальмовых стран. Лучи света через большие окна падали на паркетный пол, мерцали светлыми бликами на стенах. Шесть человек сидело за столом. Тишина плыла над головами.

Заговорил один.

– Я, может быть, удивлю вас несказанно тем, что предстоит сейчас услышать, но повторюсь, в словах никогда не верующего отступника Божьего, – весь седой архиепископ Иларион обвел сидящих за столом добрым медленным взором молодо-синих глаз и остановил их на Кравцове, напротив взирающего на него с нескрываемым интересом. – Вы, глубокочтимый мной Борис Васильевич, надеюсь, со мной согласитесь.