Марк Раабе - Надрез

«Быть этого не может!» Всего мгновение назад она была тут одна… А теперь?

– Словно алтарь, – шепчет ей на ухо Валериус.

Лиз инстинктивно наносит удар в ту сторону, откуда раздается голос. Пальцы натыкаются на камень, и она опять вскрикивает.

– Каково это, быть тут одной, в темноте?

Лиз не отвечает. Ее губы дрожат. Она ощупывает камень впереди. Он круглый и гладкий. Это колонна.

– Ты сильная, – шепчет Валериус, его голос доносится словно изнутри колонны. – Я с самого начала это знал. Ты почти убила Иветту. Но здесь… здесь тебе ничто и никто не поможет. – Теперь голос раздается сбоку, как будто Валериус отодвинулся в сторону.

«Он не здесь. Это галлюцинация» .

– А ты знаешь, – теперь звук доносится у нее из-за спины, – как я зол?

Лиз пытается нормализовать дыхание, стискивает зубы.

– Знаешь, почему я так зол?

Тишина.

Пальцы впиваются в горло Лиз, прижимают ее к колонне.

– Отвечай, когда я спрашиваю! – шипит Валериус. Из его рта вылетают капельки слюны. Впервые он полностью теряет самообладание. – Знаешь, почему я так зол?

– Нет, – задыхаясь, хрипит Лиз.

Валериус отпускает ее столь же внезапно, как и схватил, и Лиз едва удается не упасть.

– Знаешь, сколько усилий я приложил? Как долго я ждал своего шанса? Как жаждал свободы, тогда и сейчас?

Сейчас… сейчас… сейчас… Эхо тихо перекатывается под сводами крипты.

– Знаешь, как долго? – Его голос срывается на крик.

– Н-н-нет… – бормочет Лиз.

И вновь – тишина.

Долгая, мучительная.

– Он мертв? – холодно осведомляется Валериус. Сейчас его голос доносится словно издалека.

– Да, – всхлипывает Лиз.

– Давно?

– Некоторое… некоторое время.

– Ну зачем тебе нужно было вмешиваться? – Вопрос мечется по комнате, будто Валериус появляется то в одной точке пространства, то в другой. – У меня было право на его смерть. Право, черт подери! Его смерть принадлежала мне! Я хотел увидеть его, хотел увидеть, как он умрет. Его наглость, все эти светские манеры, его любовь к этим картинам и великим именам. Искушение, ад и рай – все это дурацкий фасад, пустые звуки. Да что можно понимать в искушении, если ты Виктор фон Браунсфельд и денег у тебя как грязи? Если ты можешь купить себе рай? Если ты слишком труслив, чтобы поддаться искушению тем, что ни за какие деньги мира не купишь? Ад – удивительнейшее место, Лиз, но только если наблюдать за ним со стороны. Я хотел отправить его туда, научить смирению. Он должен был смотреть в мои глаза, умирая. А ты … ты вмешалась, взяла и вмешалась, встала между мной и его смертью.

– Мне… мне очень жаль, – дрожащим голосом произносит Лиз. – Я понимаю, что…

– Ничего ты не понимаешь. Ничего! Все это просто жалкая болтовня.

– Если бы мой отец отправил меня на тридцать лет в психиатрическую клинику…

– Клинику? – шипит Вал. – Я был вовсе не в психиатрической клинике. О нет!

Лиз замолкает.

– Это он тебе рассказал, да? Я прав?

Лиз невольно кивает, но потом понимает, что он не может видеть ее в темноте.

– Я так и знал, – шепчет Валериус.

Очевидно, ему даже не нужны ее ответы. «Или он может меня видеть» , – проносится у Лиз в голове.

– Ты позволила ему навешать тебе лапши на уши, как и многим другим. Он всегда был непревзойденным мастером лжи.

– В каком… в каком смысле?

– В психиатрической клинике ему слишком многое пришлось бы объяснять. Пришлось бы говорить, что я его сын . Пришлось бы подписывать документы, называть свое имя. Пришлось бы признать свою связь со мной… – Слова Валериуса каплями падают с потолка прямо в уши Лиз. – Нет, Лиз, он построил тюрьму. Камеру заключения – только для меня одного. И запер меня там в полном одиночестве на целых тридцать лет.

– О господи… – шепчет Лиз.

Валериус негромко смеется.

– И ты ее даже видела. Я позаботился о том, чтобы ты ее увидела. Подвал, выбитый в скале в горах Швейцарии.

У Лиз перехватывает дыхание.

«Дом неподалеку от Вассена» . Фон Браунсфельд тридцать лет держал своего сына в заточении в подвале собственного дома, построенного исключительно для этих целей в швейцарских горах, и никто об этом не знал.

– С тем же успехом он мог похоронить меня заживо. Лучше бы он меня убил, но на это ему не хватило мужества. Он просто сделал вид, что я мертв. Он построил этот дом, и после этого ноги его там больше не было. Знаешь, что он сделал? Нанял мне сиделку. Уж на это-то его проклятых денег хватило. Ее звали Бернадетта. Старая кошелка, разочаровавшаяся во всем в этом мире. Она приносила мне еду и туалетную бумагу, и наивысшим проявлением чувств с ее стороны было то, что старуха снабжала меня книгами, бульварными романчиками и работами по медицине. Это была единственная тема, на которую мы могли поговорить: медицина. И почему она так и не поступила в какой-нибудь дерьмовый университет? И однажды она вдруг падает замертво. Бум! Мгновенная смерть. И никто ничего не заметил. Да и как бы они заметили? Там же никого не было. И я остался без еды. К счастью, хоть проточная вода у меня была. Вот так я и просидел сорок три дня. Знаешь, каково это? Потом пришла Иветта. Очередная медсестра, вернее надзирательница. Она ни разу не открыла ту чертову решетку. А уж поверь мне, я подстерегал ее всякий раз. Всякий раз, когда она подходила близко!