Татьяна Полякова - Леди Феникс

Только я выехала на проспект, как заметила стайку роллеров. Рассекая толпу, они двигались в сторону цирка. Знакомый свитер и бейсболка мелькнули перед глазами, и я устремилась следом. Однако импровизированная погоня длилась всего несколько минут, ребята свернули в парк и, пока я нашла место для парковки, скрылись с глаз, но в какой-то момент передо мной вновь мелькнула фигура в свитере, лица парня я по-прежнему не видела, зато обратила внимание на кожаный рюкзачок с портретом Мао Цзедуна.

Когда я появилась в парке, он был тих и необитаем, а я досадливо чертыхнулась. Однако рюкзачок за спиной высокого худосочного парня давал слабую надежду, что встреча наша не последняя, являясь хоть и не бог весть какой, но зацепкой: такие рюкзаки продавались в салоне Кати Самохиной, известного в городе дизайнера. Парень, который мог позволить себе купить вещицу из ее коллекции, вряд ли особо нуждался, и воровать мобильные у прохожих ему явно ни к чему. Следовательно, я имею дело не с банальными воришками, а с детками, у которых адреналин в крови зашкаливает, а вот со здравым смыслом и прочим явные проблемы. Это вызвало досаду: мобильный он вполне мог выбросить в ближайшую урну, и Ванька лишится отцовского подарка. Злясь на неудачу, я вернулась к машине и поехала на работу. Охранник на входе бодро мне улыбнулся, я ответила улыбкой и упругой походкой направилась к лифту, демонстрируя таким образом желание служить Деду и народу изо всех имеющихся сил.

Выйдя из лифта, я едва не столкнулась с Луганским, председателем нашего законодательного собрания. На этот пост он заступил недавно, но уже успел растерять большую часть своего оптимизма, который произвел на меня неизгладимое впечатление вкупе с удивлением: как такой человек умудрился оказаться в этом кресле? Луганскому не так давно исполнилось тридцать пять, и смысл своей жизни он видел в Служении Народу (оба слова с большой буквы). Самое смешное, что он был вполне искренен. Не перевелись еще на свете чудаки… Он получил прекрасное образование, стажировался в Англии, после чего вернулся на родину с намерением ее осчастливить. Родина к этому была не готова. Несмотря на сногсшибательный оптимизм, Луганский это понял, что от благих порывов его не уберегло, и он подался в депутаты, лелея в душе надежду изменить жизнь к лучшему. Начинать следовало с законов, вот он и начал. Образование и стажировка в Англии создали ему репутацию шибко умного, что лишало его каких-либо шансов в предвыборной гонке. Этому сильно способствовали манеры Луганского, очки в золотой оправе и привычка употреблять слова и выражения, смысл которых по большей части населению был недоступен. Он заработал прозвище Хомяк из-за пухлых щек, успешно провалил одни выборы, но тут же выставил кандидатуру на другие. В пылу предвыборных баталий он так разошелся, что пару раз замахнулся на святое, то есть позволил себе критиковать самого Деда, впоследствии сам удивляясь своей отваге, и стал предметом бесконечных насмешек для всех, кто знал не понаслышке: тягаться с хозяином мог лишь слабоумный, к тому же начисто лишенный чувства самосохранения.

И тут всех поразил Дед, должно быть, решив, что подхалимы и лизоблюды портят его репутацию демократа и защитника угнетенных (Дед обожал время от времени обниматься со старушками и брататься с рабочим классом и с этой целью не реже двух раз в год посещал предприятия, где дела шли относительно успешно), и открыто поддержал Луганского, причем особо указал на его мужество, честность и бескомпромиссность, после чего ошеломленное население, простив Луганскому его досадную образованность, проголосовало за него практически единогласно. Он уверился, что честный человек способен добиться в этой жизни многого, чем окончательно подтвердил диагноз полоумного. К Деду он воспылал огромным уважением, говорил о нем с придыханием и практически в стихах, на что Дед, имея добрую душу, ответил реверансом, и Луганский в одночасье стал председателем Законодательного собрания. Щеки раздул еще больше и горел на работе, не щадя ни себя, ни других. Но вскоре энтузиазм начал таять на глазах. Хоть Луганского и считали недоумком, но дураком он отнюдь не был, и чем отечески-ласковее говорил с ним Дед, тем печальнее он становился.

Сейчас он возвращался из заветного кабинета, и сияния в его глазах практически не наблюдалось. Я хотела прошмыгнуть мимо, но он встал как вкопанный, посмотрел на меня и молвил:

– Надо поговорить.