Аглая Отрада - Черный лебедь

Впервые за много лет она почувствовала себя слабой, беззащитной и уязвимой. Жалость к себе, словно коварный враг, нашедший лазейку в многометровой крепостной стене, ворвалась в ее душу, грозя разрушить все.

Впервые за много лет ей нестерпимо захотелось плакать. И ясно понимая, что этого делать никак нельзя, она закусила губу, подняла глаза кверху, безуспешно пытаясь остановить уже рвущийся поток. Несколько горячих – горючих слезинок она не удержала. И они упали на лицо Глеба.

Погруженный в переживания, он не сразу понял, что это такое. Взглянул на небо – там ни облачка, перевел взгляд на Анну и … совсем забыл, что эта девушка – его работа, что он профессионал. Есть вещи, сопротивляться которым бессмысленно. Или они разорвут душу в клочья.

Он медленно поднялся и обнял Анну, одной рукой успокаивающе гладя по спине, другой бережно прижимая ее голову к своей груди.

Не сделать этого он не мог. Нестерпимое желание обнимать, защищая эту девушку, пульсировало в каждой клеточке его тела, обжигая и вознося на вершину блаженства. Никогда в жизни простые объятия не доставляли ему такого наслаждения. И скорей всего потому, что оно состояло из двух равнозначных частей – физической и духовной.

Анна ему безумно нравилась, Штольцев сейчас понял это со всей пугающей очевидностью. И слово «нравилось» скорей можно назвать эвфемизмом; оно, будто простая тряпка, прикрывающая произведение искусства, опасливо прятало другое понятие. То понятие, которое он боялся озвучить даже в мыслях. Абстрактно да, но только не по отношению к этой девочке. Хотя в отношении Анны вообще ничего нельзя было сказать определенно. То Несмеяна, которая язвила под стать ему, растерявшему радость жизни прагматику, то солдат Джейн со смертельным ударом ноги (тут уж она сама сравнила свою конечность с кенгуриной), то воспитанная вежливая барышня. А сейчас – просто взрыв эмоций (причем его) и фейерверк слез (ее). Но как бы то ни было, Глеб чувствовал, что стоит на краю пропасти. Один неверный шаг – и его душа, прикрытая защитным панцирем скептицизма и рационализма, разобьется об острые камни запретной страсти.

Он ощущал одной ладонью гибкую, трепетно вздрагивающую спину, другой шелковистые волосы, и каждая секунда, дарящая блаженство объятий все глубже затягивала его в омут чувств.

Анна, непроизвольно разрешив себе хоть немного побыть слабой, залила слезами всю грудь Глеба. Хотя точно нельзя было сказать, каково было процентное соотношение слез и речной воды, не успевшей стечь или испариться. Потом осознав, что происходит, она попыталась отстраниться и подняла свои, полные алмазных слезинок, глаза, и произошло то, что неизбежно должно было произойти при таком опасно близком контакте. Безмолвный диалог взглядов – и короткое замыкание. Оба едва не вздрогнули, по их телам молнией пронеслись миллионы ярких искорок желания, которое словно оголило нервы и заставило сердца стучать набатом. Оба стояли на краю. Вмиг пересохшие губы, которые безумно хотели слиться с другими, еще такими незнакомыми, но невообразимо желанными. Дыхание сбилось …

Глеб, задыхаясь от обжигающего желания впиться в эти трогательно припухлые, находящиеся на расстоянии поцелуя губы, понял, что окончательно пропал.

«Нельзя», – слабо подал голос разум, который в таких случаях у большинства мужчин предпочитает в этот момент вообще взять больничный. Но его жалкий писк не был услышан, и Штольцев стремительно терял почву под ногами.

И коль разум не справился с возложенной миссией, последним бастионом стал внутренний голос, которому не чуждо было чувство юмора. Как спасательный круг, он бросил лозунг советских времен: «Сталевары! Ваша сила в плавках!» Аналогия была очевидна. Его жаждущая сила, благодаря плавкам, вернее их совершенно мокрому состоянию, удержалась в рамках приличий. Иначе пришлось бы жениться.

Больше не доверяя себе, он мягко отстранился и перевел взгляд, опять ступив на тонкий лед, на грудь девушки. Голос предательски сел, но Штольцев мужественно выполнил свою миссию.

– Ну вот, я вас совсем намочил! Давайте не будем плакать, а займемся приготовлением еды.

Привычная арифметика на этот раз не спасала. Отстраниться он смог, но окончательно выпустить из своих рук, потерять контакт было ох как трудно. Все доводы разума разбивались о гранит внутреннего убеждения в неслучайности этой встречи. Его тело отзывалось каждой клеточкой на прикосновение к этой девушке, словно какой-то точнейший камертон перенастроил весь его организм, доселе функционирующий, как часы. На определенные раздражители реагировал соответствующим образом.