Андрей Воронин - Слепой. Могила тамплиера

Летний вечер окутал его мягким теплом. Прозрачные сумерки пахли сухой пылью и скошенной травой. Запах разогретого асфальта был куда менее густым, чем в Москве. Открыв дверцу машины, Глеб бросил на заднее сиденье набитую ксерокопиями папку и сел за руль. С минуту он колебался, не зная, куда направиться, а потом решил, что гостиница от него не убежит. А если что, можно переночевать у археологов – слава богу, к походному быту ему не привыкать.

Школа была старая – небольшая, трехэтажная, с высоким треугольным фронтоном, с покрытыми растрескавшейся штукатуркой стенами и обнесенным штакетником аккуратным палисадником, где торчал облупившийся до неузнаваемости бюст пионера-героя, имя которого, наверное, когда-то носило данное учебное заведение. Глядевший на улицу парадный вход с широким крыльцом и навесом, опиравшимся на массивные кирпичные колонны, оказался запертым наглухо. В двух окнах на втором этаже горел свет; Глеб постучал, но ему никто не открыл. «Это как раз тот случай, когда конюшню запирают после того, как оттуда увели лошадь», – подумал Сиверов.

Он спустился с крыльца и по узкой бетонной отмостке обогнул школу, очутившись на заднем дворе. Голая асфальтированная площадка, с трех сторон ограниченная крыльями школьного здания, была на манер армейского плаца расчерчена белыми квадратами для занятий строевой подготовкой. В правом крыле располагался спортзал, первый этаж левого крыла занимала столовая. Чуть поодаль виднелось приземистое одноэтажное строение, совмещавшее функции склада и мастерских. На плацу, приткнувшись к стене спортзала, стоял потрепанный «уазик» с брезентовым верхом – надо полагать, экспедиционный. На крутых ступеньках заднего крыльца сидели какие-то люди. Там вспыхивали красные огоньки сигарет и слышался негромкий разговор. Где-то на утонувшем в синих сумерках школьном стадионе неуверенно тренькала гитара. «Губы окаянныя, думы потаенныя», – старательно выводил в тишине бархатистых летних сумерек жалобный юношеский тенор, – бестолковая любовь, головка забубенная.» В общем и целом атмосфера этих посиделок показалась Глебу грустноватой, и он подумал, что в вечера, предшествовавшие похищению энклапиона, тут наверняка было гораздо веселее.

Никем не замеченный, а может быть, просто не удостоенный внимания, он приблизился к крыльцу и громко поздоровался, разрушив печальное очарование летнего вечера. Ему ответили – вяло, вразнобой и, кажется, не все. Теперь, подойдя почти вплотную, Глеб видел, что на ступеньках сидят четверо – три парня и девушка. Один выглядел постарше и покрепче и щеголял окладистой русой бородой, которая делала его похожим на былинного богатыря в начале карьеры.

– Мне нужно видеть начальника экспедиции, – беря быка за рога, деловито сообщил Глеб.

– А зачем вам? – лениво поинтересовался бородач.

Вопрос был законный и вполне ожидаемый, но тон, которым его задали, Сиверову не понравился. Захотелось нагрубить, но он сдержался и вместо этого лаконично ответил:

– Поговорить.

– О чем? – все тем же холодновато-ленивым тоном, прозрачно намекавшим на возможность перехода от словесных прений к рукоприкладству, осведомился бородач.

– Не уверен, что вам так уж необходимо это знать, – любезно проинформировал его Сиверов. – Вы, собственно, кто такой? – поинтересовался он уже другим, начальственным тоном.

– А вы?

Бородач был крепкий орешек, начальственный тон на него не действовал. Восемь из десяти россиян, относящих себя к интеллигенции, уловив в голосе чужака железные командные нотки, немедленно представились бы по всей форме и, не задавая более никаких вопросов, кинулись бы провожать его к начальнику экспедиции. Что испокон веков подводит российскую интеллигенцию, так это догадливость: интеллигенция вечно догадывается, что, раз человек ведет себя как большой начальник, значит, он имеет на это право. Бородач же был слеплен из другого теста и явно не собирался позволять первому встречному собой командовать. Оценив по достоинству это похвальное, хотя и несколько неудобное при сложившихся обстоятельствах качество собеседника, Глеб молча вынул из кармана удостоверение, развернул и в таком виде поднес к самому лицу бородача.

– Посветите, – нимало не смущенный красноречивым видом коленкоровых, с тисненным золотом двуглавым орлом корочек, спокойно произнес бородач, – не видно же ни черта!

Один из практикантов, деливших с ним ступеньки, чиркнул зажигалкой. При пляшущем, неверном свете газового огонька бородач внимательно изучил предъявленный ему документ и попытался сличить фотографию с оригиналом, но в темноте он видел явно хуже, чем Глеб, так что ему оставалось только кивнуть.