Алёна Бессонов - Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь

– Буйных погулять выпустили? – спросил Васенко, кивнув в сторону мужчины.

Русаков рассмеялся:

– Директор напряжение сбрасывает. Контингент в его заведении таков, что брови не нахмуришь, не заискришь. А хочется…

Мужчина, приметив въезжающую машину, резко оборвал движение. С прищуром вглядываясь в нутро салона, узнавая, растянул в улыбке тонкие губы:

– Александр Егорович! Вы опоздали. Отец ваш уехал полчаса назад! На дороге-то не встретились? Друга его Пантелея Львовича я пристроил. На довольствие поставил, теперь он колобком катается – врачей обходит. Завтра процедуры ему начнут делать… – и разглядев в салоне незнакомых людей, добавил, – вы не один? Хорошо! Всякому гостю рады…

Русаков припарковал машину и, покидая её, махнул рукой, останавливая поток слов:

– Был бы всякому рад: такие заборы не ставил бы. Познакомься, Ардаш – мои друзья. Приюти их дня на два. Они приехали на открытие промысла, а мы маленько не успели подготовиться… А по поводу Пантелея Львовича не беспокойся, я сам за него деньги в кассу внесу.

Ардаш растянул улыбку теперь уже на максимальную ширину и распахнул руки, приготовился что-то сказать, но его реплику опередил Роман Васенко.

– У вас тут пассивным спортом занимаются?

– Пассивным? Это каким? – уточнил директор.

– Ну чтобы без бега, прыга, и разбрасывания рук…

– Понял… Понял… У нас есть шахматный клуб и биллиардный стол… Пойдёт?

– Пойдёт, – кивнул Роман, – извините, а как вас по отчеству величают?

Директор мельком глянул на Русакова и не получив от него никакого знака, представился:

– Юлавий Ардаш. По марийскому обычаю имя мужчины употребляется с именем отца, которое ставится на первое место, а собственно имя человека – на второе.

– Получается вашего отца звали Юлавий? – уточнил Исайчев.

– По-марийски Юлавий, а по-русски Юрий. У меня матушка как бы марийка, а батя русский. Поэтому если вашему языку будет приятнее зовите меня Аркадий Юрьевич, так будет правильно.

– Как бы марийка – это как?

– Национальность у неё ныне забытая. Она из народа чуди белоглазой, но таковую в паспорт записывать отказались, посему – марийка.

– Ну ведите нас в ваши хоромы Аркадий Юрьевич, показывайте. Очень хочется ноги вытянуть, – попросил Васенко, – затекли в дальней дороге…

Вечером, сидя за шахматной доской с рослым крепкого телосложения нефтяником, Исайчев был задумчив. Размышлял он вовсе не об очередном ходе, а о том: полную ли информацию он выслал Ольге в Сартов.

«Да вроде всё» – успокоил себя Исайчев и сделал следующий ход:

– Вам «шах», уважаемый…

Нефтяник по-детски забарабанил ступнями, ошарашенно воскликнул:

– Вот и Борис Максимович также играл. Вроде на доску не смотрит, а «шах» и «мат» обеспечен. Я в бригаде у себя лучший шахматист, но Романовского обыграть так и не смог.

– Кто такой Романовский? – безучастно спросил Михаил и, взглянув, заметил, как у шахматиста-нефтяника чуть—чуть отвисли красноватые обветренные щёки, как затяжелел, притулившихся к облупленному носу взгляд маленьких глаз. Тяжко вздохнув, здоровяк с расстановкой произнёс:

– Убили его неделю назад… Хороший был старикан, настоящий Герой… Правда нам сказали, что несчастный случай, а мы с ребятами думаем: убили…

Исайчев вспомнил образ человека с фотографии на внутреннем полотне застеклённой витрины под названием «Боевой путь ветеранов ВОВ». Он был полностью просвещённой Героям Советского Союза. Романовский там невысокого роста, подтянуто-сухопарый с серебряными висками и задиристым молодым взглядом, когда-то голубых, а теперь выцветших бледно-серых глаз.

– Убили?! Это как? – Исайчев нарочито изобразил удивление. – А, главное, почему? Кому помешал дедок?

– Сами гадаем… Приехал боевой моложавый старик. За первые три дня обыграл в шахматы всех отдыхающих, начал организовывать шахматный турнир. Молодёжь к нему потянулась. Он словоохотливый: всё шуточки, прибауточки… И вдруг сник, как свеча, погас. Ходил угрюмый, желваками играл. Васька говорит будто накануне гибели, Борис Максимович с кем-то сурово говорил, не орал – рычал.

– Васька – это кто? – поспешил уточнить Исайчев.

– Нефтяник наш. У них были соседние номера. Он днём лёг покемарить, как раз ухом к стенке и слышал, как Романовский слова говорил, будто сваи молотком вколачивал. Что говорил, не разобрал, только одно слово произнёс чётко и несколько раз: «Гнида!». Борис Максимович интересным человеком был. Движение по жизни ему представлялось похожим на скольжение по верёвке с узлами. Ровный участок – живёшь быстро, незаметно. Потом событие – узел. В тот день он последний свой узел завязал.