Лина Градова - Я тебя никому никогда не отдам

– Пап, так и соглашайся. Мы-то не всегда к тебе можем, а ты к нам не хочешь.

– Не хочу, – согласился отец. – А и правда, пожалуй, соглашусь, пусть приходит, поговорим хоть, чаю попьем. Дарька-то как?

Алле стало стыдно. С утра, как выскочила из дома, о дочке и не вспомнила. Но ведь она дома с няней, там все в порядке должно быть.

– Все нормально, пап. Постараемся выбраться к тебе в выходные.

– Буду ждать. До свидания, доченька!

Алла, закончив разговор, вспомнила, что в субботу обещала Славке Новгородцеву, ставшему известным и дорогим фотографом, посетить его выставку в Новой Галерее. Надо бы сходить, но нет. Она заскочит к нему в пятницу с утра, извинится. Точно.

Так, вот дверь семьдесят второй.

– Ну вот! За вами точно глаз да глаз! Уже ходите, что за безобразие, – тоном строгого доктора проговорила Алла.

– Мы тут, пользуясь отсутствием леди, решили маленький джентльменский вопрос, – пояснил Иван.

– Ну и молодцы!

– Мне уже совсем хорошо. Я сейчас спать, а вам, дочка, спасибо. И так, сколько со мной, стариком, провозились!

– Нет никого дома, – соврала Алла. – Хорошо, конечно, что вы себя уже лучше чувствуете, но я все-таки не могу вас вот так одного дома без присмотра оставить, а вдруг хуже, не дай бог, станет.

– Николай Николаевич у нас уже молодцом, но одному и правда, еще нельзя, вон как мотает, –поддакнул Иван.

«Это ты молодцом, Ваня, напомнил, как деда зовут», – подумала Алла.

– Николай Николаевич, у вас кто-нибудь из знакомых есть, может друг или приятельница из подъезда, присмотрели бы за вами?

–Да как же есть друг-то, ну не то чтобы друг, сосед Юрий Никандрович. Он хоть и бывший депутат, но в домино мы с ним во дворе по-стариковски козла забивали, бывало. Он на третьем этаже надо мной живет, может, и посидел бы немного…

– Алла Робертовна, давайте я сбегаю! – вызвался Иван.

– Боюсь, что Юрий Никандрович тебя в глазок увидит и испугается, а как ты заговоришь точно до утра никому дверь не откроет, а то и милицию вызовет. Уж поднимусь сама.

– Вот ведь она, жисть-то, какая, – глядя в потолок философствовал дед. – Я молодой-то когда был… Такой сильный был, думал сила-то у меня никогда не кончится. На руках, бывало, весь взвод перетягивал. Штангу, сколько было блинов в зале, – все поднимал. Больше бы было, больше бы тягал, вот сдури и подсадил сердчишко-то. Уж и до нужника не дойти. Самое-то и обидное, что беспомощен, как кутенок без мамки. Ну, фершалка молодец, укол хороший поставила. Завтра к утру отлежусь, не впервой.

– Я тоже на руках мастак побороться. Давай, дед, поправляйся, поучишь меня.

– А я тебя и так поучу. У меня вот сына-то нету, некому секрет передать. Был у дочки муж, да объелся груш. И у Нинки девка, внучка-то моя. А вот ведь помру, и хорошему человеку не расскажу, как в этом деле победу держать.

– Как же, что за секрет?

– Ну, как сесть, упереться правильно я тебя, как пообуркаюсь, научу, но главный-то секрет – психическая атака.

– Что за психическая атака? – хохотнул Иван.

– Ой, вот эсэсовцы-то, «Черная голова», на- ступали… Под патефон, музыка, марш такой играет, и они идут, ровно, как по линейке, как бы на шахматной доске. Мы – «Ого-о-онь!» по ним. У них кое-где кто поупадает, а они все равно идут.

– Марш, что ли, надо?

– Ну, так уж сразу и марш. Ты глазами воюй. Вот сели вы за стол-то. А ты не робей, даже если он тебя в три раза здоровее.

– Ну, в три раза! – опять посмеялся двухметровый богатырь Иван.

– А чего ты смеешься, я знаешь какого японца видал! Как война кончилась, нас на Дальний Восток, с япошками воевать. Там наши захватили самурая. Вот такая огроменная махина, под два метра ростом, и здоровый! Не гляди, что японец. У него ручища во какая была, – азартно, как заправский рыбак, развел руки дед. – Пальцы, во, как у меня три. А кожа вот здесь (дед потыкал себя пальцем по ребру ладони) как на пятке жесткая, деревяшка и только.

– И чего, ты и его на руках переборол?

– Нет, что ты! К нему заходить было строго- настрого запрещено, и разговаривать тоже. Дак вот, у него в сапоге брусок деревянный лежал. Он его достанет, уставится куда-то в точку… Глаза-то и так узкие, а тут в ниточку вовсе, и косят. И стучит все, стучит по бруску. Я у него все-таки спросил: зачем ты все стучишь-то?

– Как это ты, дед, спросил? Он же японец.

– Японец, а я-то на курсы толмачей ходил.

– И по-японски знаешь?

– Раньше-то много знал, а сейчас забыл. Нас грамоте-то не учили, только балакать по-ихнему, понимать, что они говорят. У нас народ все разный был, в конце войны мужиков-то мало осталось, набрали всех подряд: и узбеки, и осетины, и грузины, татар много было, все по-русски еле-еле понимали. Вот мне и пришлось как командиру, хоть и школу еле кончил по грамотности. И ведь дружно все жили, одной семьей, молодых-то берегли, а не то чтобы какая дедовщина. А ведь тогда в армии-то семь лет служили, и ничего, не жаловались. Только бы мир был… Навоевались досыта… Да-а…