Юрий Ситников - Притворщики

– Угу.

– Не угукай, балда!

– Что вы сделали, Ульяна? – меня начала раздражать её пустая болтовня.

Ульяна протянула мне связку ключей.

– Забери. Забери, и чтобы я их больше не видела. Ведь сразу не хотела ключи брать, а ты настоял. Помнишь? Помнишь, как настаивал? Глеб, у тебя в квартире… как бы сказать… Господи, я только дверь открыла. А оттуда… Зверюга бешеная! Глаза, как блюдца, зубы, что клинки. Рычит, гудит… Ой, горюшко-горе. Насилу с Казиком успели дверь захлопнуть и на улицу выскочить.

– Это Марс, – сказал я, сдерживая улыбку.

– Какой такой Марс-Шмарс?

– Кавказская овчарка, – я поднялся по ступенькам и открыл дверь.

– А откуда он взялся?

– Друг попросил на некоторое время приютить.

– Так он не бешеный?

– Наоборот – умнейший пес.

– Скажешь тоже, – прогнусавила Ульяна. – Умнейший… да он чуть нас с Казиком не порвал. Казик, сыночка, подтверди.

– Собака просто лаяла, – спокойно ответил Казик. – Но мама боится собак.

– Что ты несёшь, болван! Как это просто лаяла? Глаза, как блюдца, зубы… Глеб, я чуть не померла со страху.

В лифте Ульяна посмотрела на своё отражение в зеркале.

– Что значит Москва-матушка. Такое зеркальце в лифе повесили, а люди-то не сняли. Вот культура где! Небось крепко прикрепили, иначе бы стащили. А ты, стало быть, к нам едешь? – обратилась Ульяна к Алисе.

– Я к Глебу, – растерялась Алиска.

– Ну, я и говорю, к нам значит. Ладно, сейчас сварганю что-нибудь на быструю руку. Глеб, мы в магазине были, – Ульяна кивнула на клетчатую сумку. – Я сальца купила. Картошечку с сальцем пожарю – пальчики оближите.

На лестничной площадке Ульяна тронула Алису за руку.

– Тебя как зовут-то?

– Алиса.

– Меня Ульяной зови. А он Казимир.

– Можно просто Казик.

– В Москву вот приехали. Дело у нас тут важное. Если бы не Глеб, сидели бы сейчас на вокзале, сухари грызли. До чего парень хороший: приютил, накормил-напоил. Ой, век ему благодарны будем. Казик, сыночка, отойди от двери, вдруг зверюга снова сбесится.

– Марс не сбесится, не бойтесь его, – я открыл дверь, и Марс сразу же заскулил и завилял хвостом. – Соскучился?

– Ластится-то как! – хмыкнула Ульяна. – А меня чуть не загрыз, зверюга.

В прихожей Марс обнюхал Ульяну, облизал руку Казику и довольный отправился в комнату.

– Это сколько ж этот буйвол мяса сжирает? Поди по два кило в день трескает, а, Глеб?

– Марс не ест мяса. У него есть сухой собачий корм.

– Скажите, пожалуйста. Такая кобоняка и сухари жует. Во что в Москве-матушке делается. Казик, иди мой руки.

– Хорошо.

– И умыться не забудь.

– Угу.

– Не угукай, паразит! Сколько же ты мать будешь перед людями позорить-то привычками своими деревенскими. Когда ж ты втемяшишь себе, что тута это тебе не тама. Тута столица, куда ни плюнь – институт, тута люди ученые по улицам ходят. Академики живые… В шляпах, в очках. Ты видал сколько здесь очкариков-то? Очки-то простой человек носить зря не будет: раз очки нацепил, значит ума много. Ой, пойду я, картошечки нажарю.

– Глеб, – прошептала Алиса, – я картошку с салом есть не буду. И вообще, смотаюсь-ка я домой.

– Бросаешь меня одного?

– Бросаю. Но ты держись, а если будет невмоготу, звони – окажу тебе моральную поддержку.

Поцеловав Алиску, я проводил её до лифта, услышав из квартиры голос Ульяны:

– Уйди от меня, зверюга, а то сковородкой по башке огрею. Глеб! Глеб, оттащи бешеного, он на меня плохо смотрит!

Глава пятая

Под мостом

Было около одиннадцати, когда я, сидя в комнате за ноутбуком, в который уже раз рассматривал фотографию кинжала, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Из гостиной с упорным постоянством доносился голос Ульяны: опять она кричала на бедного Казика, опять в чём-то его упрекала и обвиняла, а он, в силу своего полного безволия и отсутствия всякого характера, молча сносил оскорбления матери.

Сделав пару глотков холодного кофе, я свернул окно и откинулся на спинку крутящегося стула. Блин, сколько можно орать, она сама не устала от своих воплей?

– Казик, ты опять жуёшь слова, бестолочь! Говори громче.

– Не получается громче, мама.

– Почему?

– Стоять неудобно.

– Встань удобней.

– Мама, удобней уже не смогу.

На некоторое время в гостиной воцарилась тишина, я подумал, Ульяна умолкла окончательно, но ровно через пять минут она снова закричала:

– Тысяча двести девяносто девять разделить на восемьдесят семь. Чётче! Чётче, Казик!

Дремавшей у двери Марс проснулся, поднял голову и посмотрел на меня вопросительным взглядом.