Марина Важова - Призраки летнего сада

Как ни странно, советы Лины помогли. В событиях и временах он почти не путался. Только чаще задумывался, прежде чем что-то сказать, «тормозил». А потому предпочитал одиночество. Общение ограничил до минимума: раз в неделю навещал отца в его мастерской, где иногда встречал сводного брата Гриню, с которым обычно проводил лето на даче в Борках. Но после серьёзной размолвки стал его избегать, так что этот еженедельный родственный визит сошёл на нет. Была, правда, ещё двоюродная сестра Ленка, с которой они в детстве носились с общими тайнами, вымышленными странами, где Ленка превратилась в Ленон и на своё настоящее имя отзываться не хотела. Но детство прошло, и теперь они встречались очень редко.

Самым близким человеком оставался школьный друг Ванич. Вдвоём они наматывали километры, обходя питерские дворы-колодцы. Вели «дворовый реестр», который насчитывал более шестидесяти единиц и содержал описания, обмеры и фотографии. Но проходные дворы один за другим закрылись, и «научные изыскания» пришлось оставить.

Однако собранного материала вполне хватало на издание книги, и Дарина уже придумала ей название: «Дворы Петербурга. Запретная зона», в которой фразы типа «Чтобы навестить Родиона Раскольникова, надо зайти во двор Столярного переулка, подняться на четвёртый этаж…», – были оставлены намеренно, ради исторического духа. И только сам Лёсик отлично помнил, как несколько дней подряд пытался застать Родю, и лишь один раз ему это почти удалось: он успел разглядеть худого и мрачного студента, на миг приоткрывшего засаленную дверь своей каморки.

Из дневника Лёсика

24.09.199… г.

Вот что мне сегодня приснилось. Помню так ясно, что решил записать: вдруг пригодится в будущем. Потому что во сне я был намного старше, и даже об этом подумал тогда же: вот, мне уже двадцать лет.

Зима, и я в каком-то парке. Вдоль длинной аллеи будок наставлено, вроде деревенских туалетов с продушинами в виде сердечек. И все заперты – я подходил, за ручку дёргал. Вдруг смотрю: в конце аллеи люди с носилками появились. Останавливаются возле каждой будки, один ключиком дверку открывает, а другой оттуда палки какие-то вынимает и на носилки кладёт.

А мне почему-то идти туда не хочется, вроде как боюсь увидеть что-то неприятное. Тот, что дверки открывал, крикнул мне: помог бы лучше, а то нам до темноты не справиться. Что делать-то, спрашиваю, а сам подошёл и на носилки смотрю: там костей полным-полно, и все белые. Пригляделся, а это части мумий, даже ткань и волосы местами сохранились. На что вам это, спрашиваю, а они молчат, в глаза не смотрят. А тот, что звал, вдруг бросил мне в руки связку ключей и знак своим подаёт: мол, пошли отсюда. Так я с этими ключами один в парке остался. Снег идёт, быстро всё вокруг заметает, но мне нельзя уходить. Не знаю почему, но нельзя.

И вот ещё что. Во сне я не догадался, а утром вспомнил, на кого этот мужик, что ключи мне бросил, похож. На Стаса, старого матушкиного друга.

В конце девятого класса с Лёсиком произошёл тот самый знаменательный случай, после которого начался в его жизни обратный отсчёт. Но это потом стало понятно, что отсчёт начался, а тогда казалось, что случился временный сбой, единичный и потому не очень существенный. Хотя дальнейшие события должны были насторожить, только они поначалу не связывались в единую картину.

Была суббота, и Дарина затеяла уборку, стирку, готовку на неделю вперёд, чтобы, не отрываясь на приземляющий быт, править своим архитектурным царством. И вдруг – звонок домофона. Без предварительных договорённостей к ней никто не приходит, Лёнчик с пятницы у отца, да у него свой ключ. Значит, какая-нибудь служба: почта или сантехники. Пустила без вопросов – пусть идут. Через некоторое время – звонок в дверь. Посмотрела в глазок – темно, лампочка на лестнице перегорела, но видна высокая фигура, вроде бы мужская. Только хотела спросить: «Кто там?», – как за дверью протяжно завыло каким-то потусторонним голосом: «Мма-а-м…». Сердце так и ухнуло вниз, в висках застучало. И опять: «Ма-а-ама, это я-а-а…». Вгляделась получше: рост, волосы длинные… «Лёнча, это ты?», – а сама уже открывает и вся трясётся.

Сын стоит на пороге, прислонившись к косяку. Смотрит и улыбается, а взгляд проходит насквозь, и губы чёрные-чёрные. Пальто грязное, брюки, ботинки тоже в грязи, как будто валялся в канаве. Руки как в саже, и ногти обломаны. Потянула за рукав в прихожую – он так на пол и повалился. Силится встать, на локте приподнимется и опять соскальзывает.