Екатерина Барсова - Грааль клана Кеннеди

Он делал частые пометки в блокноте, записывал свои мысли, а потом размышлял над ними. Он не знал – наблюдают ли за ним каждую минуту или нет. Решил, что все-таки, скорее всего, находится под незримым колпаком – и это тоже заставляло порядком нервничать.

Корин позвонил через две недели и спросил: «Как дела?» Он не стал ходить вокруг да около, а выложил все свои страхи и опасения.

– Я не закончу этот обзор, я слишком волнуюсь, и это мешает мне сосредоточиться на материале. Мыслей порой слишком много.

– Ни о чем не думай, – сказал Корин. – Представь, что ты – один и рядом никого. Представил? Вот и действуй! А нервничать не надо, это не поможет. Я договорюсь, какие-то материалы можешь брать домой. Под личную ответственность.

Слова Корина успокоили, теперь он не волновался; несколько раз прочитывал материал и только потом выписывал из документов необходимое для дальнейшей работы.

Он ни на минуту не мог расслабиться и думал о порученном задании все время. Он даже потерял интерес к диссертации, теперь на первом месте был этот отчет.

Он прочитал начало дневника, медленно, снова вернулся к прочитанному, затем пошел дальше, постоянно возвращаясь и делая пометки. Сейчас он подошел к тому моменту, когда Освальд Ли Харви приехал в Минск.

«О Минске я писать буду мало. Я разрывался между желанием стать советским человеком, побыть немного в чужой шкуре, и в то же время Америка не отпускала меня, она все время жила во мне, хотя, видит бог, порой мне хотелось избавиться от нее и зажить другой жизнью. Как будто начать новую книгу. Но вряд ли это было возможно. И еще… У меня никогда не было столько красивых девушек в США, как здесь, в России. Иностранец – это был в Союзе особый статус, во мне автоматически видели голливудского актера, случайно залетевшего на чужую землю. Смешно сказать, но временами я чувствовал себя и вправду другим человеком – более удачливым, смелым, ослепительным. Да-да… ослепительным и великолепным. Я, тот, кого дразнили «кроликом Оззи», стал здесь совершенно другим, и мне это нравилось… Только почему-то казалось, что это все ненастоящее и в любую минуту рухнет, и наступит горькое пробуждение. Я нигде не был до конца своим – ни в Штатах, ни в СССР. Я всегда был сам по себе…

Римма уехала в Москву, Татьяну я иногда видел, пересекался с ней у знакомых, в компаниях.

У меня появились друзья. Я радовался поначалу, потом они стали меня раздражать. Я понимал, что приписывал им черты характера, которых на самом деле у них не было. Поэтому и разочаровывался в них. Иногда я напивался, но это для того, чтобы забыть растущий внутри страх… Я боялся, что опять встречу того человека-без-лица и он будет диктовать мне свою волю. Я не знал, кто он и откуда. И я никогда не помнил его лица, только смутное пятно, расплывающееся в сумраке. Почему-то мы всегда виделись вечером, и от этого у меня сильно болела голова – от напряжения, от попыток увидеть нечто ускользающее в темноте. Но ведь этот человек был! Был, не мог же я его придумать? Не мог придумать наши с ним разговоры, где он все время подбадривал меня, внушал, что все получится и что мир обо мне еще узнает. Но кто он? И откуда возникает?

А потом я встретил нового друга. Алекса. Или, кажется, его звали Андреем? Я точно не знаю. Но я звал его Алексом. Он был молодой, высокий, улыбчивый. С ним мне было хорошо и легко. И он мне кого-то напоминал. Человека, которого я знал когда-то в Америке? Не похоже… Иногда он напоминал мне человека-без-лица, и тогда я пугался, но улыбка Алекса возвращала меня к действительности. Он подшучивает надо мной, и я успокаиваюсь… Я не угрюмый человек, напротив, люблю хорошую шутку, смех, жаль, что жизнь была до этого ко мне не особо ласкова. Но я верил, что она обязательно наладится и станет другой.

У меня сложилось впечатление, что Алекс всегда находился со мной рядом. Но на самом деле это было не так. Просто, когда он появлялся, я забывал о других. С ним было весело. И рядом с ним часто крутились красивые девушки. И я мог с Алексом говорить обо всем, так он меня хорошо понимал…

Я работал на заводе слесарем-регулировщиком, получал приличные деньги по советским меркам, еще мне доплачивал Красный Крест – так что я мог жить, ни в чем себе не отказывая. Я ходил в кино, в оперный театр, меня приглашали в гости. Я ощущал себя нужным и был в центре внимания. Чего никогда не чувствовал в Америке.

Русскому языку меня обучал некий Станислав Шушкевич. Я запомнил его имя и фамилию. Но мне не нравилось, как проходили наши занятия. Ста-нис-лав очень, очень плохо знал английский и не мог быть хорошим учителем для меня.