Екатерина Барсова - Грааль клана Кеннеди

Ему показалось, что морщины с последнего раза, когда он видел отца, стали глубже, а тени под глазами – отчетливей.

– Да, папа, это я, – он старался, чтобы голос звучал бодро, и был уверен, что нужно говорить именно таким тоном: бравурным, оптимистичным. – Я был в прошлый раз у Риммы Петровны, и она сказала, что у тебя неплохие анализы, но тебе прописали дополнительную физиотерапию…

– Римма Петровна – дура! – резко сказал отец. – Избавь меня от разговора о ней. Пристала как банный лист со своим процедурами и пилюлями. Ты же знаешь, я всю жизнь не любил лечиться. И не собираюсь изменять этой привычке на старости лет.

– Ну папа, когда-то же надо начинать… – проговорил он и ужаснулся своей глупости. «Господи, ну что я несу?!»

– Да, начинать нужно… К смерти готовиться. Все болит, все ноет… Пора!

– Я не о том. И вообще, пап, давай не будем нагнетать обстановку, как говорят дипломаты…

– Ну да… – Они замолчали. И как бы в ответ на слова отца ветер тяжело вздохнул в кронах деревьев, и легкая золотистая листва, как пыль, посыпалась с близстоящей старой березы.

– Красота… – В голосе отца не было ни грусти, ни сожаления. – Я часто думаю, почему твоя мать этого не видит? Знаешь, когда умирает близкий человек, к этому привыкнуть невозможно, все время мысленно говоришь с ним, споришь, советуешься. Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что она в кухне. До меня даже доносится запах блинчиков. – Отец взмахнул прутиком и замолчал, а спустя пару минут продолжил: – Я прожил хорошую жизнь, и жаловаться мне не на что. Жаль только, что до внуков не дожил.

Он стоял около скамьи с двумя пакетами в руках и неловко переминался с ноги на ногу.

– Садись, – отец подвинулся, освобождая ему место.

– Не-нет. Я постою. – Почему-то ему не хотелось садиться. А хотелось стоять и смотреть на отца. Но пакеты и портфель на скамейку опустил и потряс руками.

– Затекли… – пояснил он.

– Ты представляешь, некоторые события вспоминаешь, как будто бы они случились вчера. Все так ясно и отчетливо помнится. Меня это даже пугает, – добавил отец с неожиданным смешком.

– Пап, тебе не холодно? У тебя такая легкая куртка. Давай я в следующий раз привезу потеплее.

– Не надо. Обойдусь и так. Недавно я вспоминал наше житье в Америке. Здорово было, правда? Обстановка тяжелая: международная напряженность, работы выше крыши, а я вспоминаю это время как счастливейшее. Может быть, даже самое счастливое… А ты помнишь, как мы там жили?

– Конечно. Правда, нечасто вспоминаю. У меня еще будет время для ностальгии.

«Кажется, я опять сморозил бестактность, – вздохнул он. – Никак не могу быть чутким, понимающим…»

Прутик несколько раз ударил по листве и замер.

– А журналиста Валерия Корина помнишь?

– Корина? – По позвоночнику прошел озноб. Вспомнился Нью-Йорк, парк, место, где впервые появился Корин. Эти воспоминания ожили, и он провел рукой по лбу, не то отгоняя их, не то призывая. – Конечно, помню.

Наступило молчание. Отец сидел, опустив голову, и на секунду ему показалось, что тот задремал. Он не видел отцовского лица. Только слышал дыхание: мерное, ровное. Наконец отец резко выдохнул и поднял голову.

– Я, честно, долго думал: посвящать тебя во все это или нет…

– Во что, пап?

И снова пауза.

Он терпеливо ждал, не понимая, куда клонит отец. Или этот монолог – предвестник старческого маразма? Нужно быть готовым ко всему. «Время умирать и время жить» – вспомнилось библейское. Всему свой черед. Колесо жизни. Отец уйдет, а сын останется. Для чего? Почему?..

– Думаю, тебе все же лучше знать, – отец словно разрешил какую-то свою внутреннюю задачу. Его плечи расправились, а голос зазвучал бодрее и звонче. – Так и есть… Присядь. Все-таки устал с дороги.

– Все нормально. Но если ты хочешь, я сяду.

Скамейка была нагрета солнцем. Он ощутил тепло дерева. Доска под ним слегка скрипнула. Он развернулся вполоборота к отцу.

– Ну что? Государственные секреты? – шутливым тоном спросил он.

– Вот только ради бога не нужно этого ерничанья, – с неожиданной горячностью сказал отец. – Это совершенно неуместно. Тебе, возможно, скоро позвонит Корин. Он привлечет тебя к одной работе. Соглашайся.

– К какой работе?

– Узнаешь в свое время. Просто сделай все, как он скажет. Хорошо? И вообще держись его. Ладно?

Солнце окрашивало листья деревьев в медово-охрянный цвет, который постепенно густел, темнел, настаивался, как хороший коньяк. Становилось прохладно и свежо.