Виктор Пронин - Слишком большое сходство

– Они все приехали, – заметил Зайцев.

– Правильно. И похититель в том числе. Он оказался в сложном положении – признаваться поздно. Просто вернуть кольцо, подбросить, уже не мог…

– Что же ему остается?

Ему остается попытка обесценить отпечатки. Заметь, мы говорим не о реальных отпечатках, а о тех, которые после моего звонка возникли в его взбудораженном мозгу. Он-то считает, что и на коробочке, и на стекле действительно остались его следы. Вечером, во время всеобщего ликования, у него не было возможности их убрать, не мог же он на глазах у всех протирать стекло, коробочку, полку… Смешно.

– Как же он может их обесценить?

– Для этого есть единственный способ – снова у всех на глазах потрогать эту коробочку, стекло, полку. Чтобы потом можно было сказать – простите, но отпечатки я оставил на следующий день, когда меня пригласили, когда… И так далее…

– Значит, это был…

– Совершенно верно. Помнишь, я передвинул кресло? Я отгородил угол комнаты так, чтобы пройти к шкафу легко и непосредственно стало невозможно. А похититель, едва войдя в квартиру, устремился к шкафу. Невинный человек, увидев, что пройти к нему трудно, не станет этого делать.

– А может, это будет человек, которому любопытнее других, или человек менее других воспитанный… Да мало ли какие причины можно придумать!

– Придумать можно. А зачем? Человек отодвигает кофе, чуть не падая мне на колени, протискивается к шкафу и тут же начинает хватать стекло, коробочку, полку! Смотрите, дескать, когда возникли эти отпечатки – сейчас, а уж никак не вчера.

– Как-то жидковато это, неубедительно…

Как бы там ни было, хозяйка счастлива, а слабонервные подруги ее любимые теряют самообладание при виде кольца! Но! – Ксенофонтов поднял длинный указательный палец. – В отличие от некоторых работников правосудия, я не спешу с выводами, я продолжаю поиск. Задаю вопрос. Какой вопрос задаю?

– Не помню…

– Это говорит о небольших возможностях твоего мышления. Вопрос совершенно невинный: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Пустой, казалось бы, вопрос, но сколько в нем коварства! О! – Ксенофонтов покачал головой, словно бы в восторге перед собственной проницательностью.

– Не вижу никакого коварства!

Что мне отвечает на этот вопрос Сваричевский? Он не увидел в нем подвоха, понял только, что намекаю – дескать, у него таких вещей никогда не было и не будет. И понес чушь про японскую фотокамеру. Тон вопроса и ответа несерьезный, шутливый. Игра! Мы не вытираем слезы с красивых щек Раи, не промокаем носовым платком ее красивые глаза, мы искренне ей сочувствуем, но делаем это не слезливо. Понимаешь? На шутливый вопрос я получаю шутливый ответ. Все правильно. Я бросаю мяч, Сваричевский принимает подачу. Я снова бросаю мяч, задаю второй вопрос: «Что бы ты сделал, найдя такое кольцо?» И он не уклоняется, он снова принимает подачу. «Купил бы еще одну камеру! – отвечает он. – «Хассельблад». Я задаю те же вопросы Цыпину, и он отбивает мои мячи. Он беззаботен – вот что следует из его ответов.

– А Лошкарев?

– О! – восклицает Ксенофонтов. – Лошкарев мои подачи не принимает. Я бросаю ему мяч, а он не знает, действительно ли это мяч или, может быть, чугунное ядро, а может, бомба?! И вместо того, чтобы отбить мяч, он шарахается от него в сторону. Спрашиваю у Лошкарева: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Что он отвечает? Говорит: «Ты о чем?» Ужас! Кошмар! Прокол! Мы все собрались из-за кольца, это злосчастное кольцо у всех в мозгах, а он у меня спрашивает – ты о чем? Не знает, что ответить, и боится попасть впросак. Невинный мяч он принимает за бомбу с дымящимся фитилем. И хотя мне уже все ясно, я спрашиваю – что он сделал бы с таким кольцом, если бы нашел. Но Лошкарев насторожен, обеспокоен, он раздраженно отмахивается от моего милого вопроса! Да ну тебя! – говорит он, нашел о чем спрашивать… Другими словами – я ему мяч, а он – прыжок в сторону.

– И ты уверен…

– Зайцев! За пятнадцать минут он прокололся трижды. Этого мало? Мне оставалось выйти вслед за ним на площадку, объяснить суть его поступков и попросить колечко. Кажется, он расстался с ним без сожаления.

Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать уже занятые такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…