Виктор Пронин - Слишком большое сходство

– А зачем преступнику хранить нож у себя?

– Он был хорошо спрятан. Его нашли миноискателем. Все вокруг знали о преступлении, и выбросить нож было не так-то просто.

– Даже для шофера? – усмехнулся Ксенофонтов.

– О! – воскликнул Зайцев. – Если бы все преступники могли так рассуждать… Этого почти не бывает, Ксенофонтов. Что-то им всегда мешает поступать разумно и толково. Они постоянно совершают глупости. Иногда эти глупости им мешают, иногда помогают, поскольку создают некую непредсказуемость поступков… А разве та пьянка не глупость? Вот так-то. – Зайцев завернул нож в газету и снова сунул его под сейф.

– Слушай, старик, меня внимательно, – со значением проговорил Ксенофонтов. – Ты можешь совершить грубую юридическую ошибку.

И до конца жизни не простишь себе этого. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений…

– А зачем? – невинно спросил Зайцев. – Зачем, если они ложные?

– Как знаешь, – обиделся Ксенофонтов. – Но не торопись. Как это сказано у Петра Первого…

– Я помню, – небрежно сказал Зайцев.

– Истинно говорю тебе – отпусти шофера, не бери грех на душу!

На следующий день друзья встретились в вареничной.

Зайцев выглядел не так самоуверенно, как накануне, даже казался смущенным. А Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.

– Ну как? – спросил он. – Ты уже отпустил убийцу?

– Знаешь, – промямлил Зайцев, – вчера твои слова произвели на меня… мм… Некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на экспертизу и нож, и газету, в которую он был завернут.

– Смелое решение.

– Так вот что выяснилось… Эксперты утверждают, что эта газета… Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры… И почтальон подтвердил.

– А что же первая экспертиза? Не заметила?

Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача – доказать, что бурые пятна не что иное, как кровь, установить группу крови…

– Надо же, – без всякого интереса сказал Ксенофонтов. – Чего только не бывает на белом свете.

– Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней, пока я вышел на него… Верно?

– Тебе виднее. Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а?

– Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты сразу решил, что шофер не виновен?

– А! – скучающе протянул Ксенофонтов. – Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри, какая девушка за соседним столиком… Тебе нравится?

– Ну, виноват! – вдруг закричал Зайцев на всю вареничную. – Виноват. Каюсь. Больше не буду.

– Вы слышали? – обернулся Ксенофонтов к девушке. – Слышали, что он сказал неприлично громким голосом?

– Нет, – растерялась девушка.

– Зайцев, повтори.

– Девушка, – он повернулся к ней со стулом, – я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.

– Девушка, простим его? – спросил Ксенофонтов.

Она кивнула, не зная, как себя вести.

– Доволен? – спросил Зайцев.

– Значит, так… Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?

– Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!

– Как знаешь. Девушка, скажите…

– Хорошо! – с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. – Но если меня посадят…

– Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, – жестко сказал Ксенофонтов. – Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?

Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низеньком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя. Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал коричневое, покрытое кристалликами соли волоконце и принялся так внимательно рассматривать его со всех сторон, что невольно возникло подозрение: он не столько рассматривает волоконце, сколько хвастает им. Налив пиво в граненый стакан и вволю налюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, Ксенофонтов с наслаждением погрузил в нее обкусанные рыжеватые усы. И застонал.