Алёна Бессонова - Меня убил Лель. Психологическая драма с криминальным событием

– Лель, любимый… Ты ведь любишь меня, правда? Никакая я не Купава, я твоя Снегурочка…

И недовольный ворчащий голос Игната:

– Молчи… Молчи… Брата разбудишь…

Петр не помнит, как добрался до своего места в шалаше. Помнит, что обмочился и от ужаса, стыда и страха, закусил мякоть большого пальца до крови – лишь бы не закричать… Лишь бы не закричать…

– С чего начнём? – профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял – всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.

«Терпеть не могу это убогое „почти“. Когда оно возникает, – подумал Михаил, – то всё, что было до него и после становится ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»

Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.

– И всё же она не Купава. – с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр, – Сонька – Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.

– Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, – откликнулся Исайчев, – какое-то мятущееся, сонное существо…

– Ну что вы? – решительно не согласился профессор, – Снегурочка предпочла растаять, но не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок – прыгнуть в огонь! Так и Соня… – Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал, – давайте по порядку…

Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яйцо, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:

– Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…

– Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. – Мне тоже кофе…

– Папа, сердце… – попытался остановить отца Пётр.

– Я сказал кофе! – рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.

Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:

– Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, – Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, – Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…

Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий, неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток, он, сделав глоток, прервал молчание:

– Мы с Соней и Игнатом росли в Хвалыне – районном городке близ Сартова. Городок совсем крохотный, но красавец. Сейчас его называют Волжской Швейцарией. Настроили пансионатов, отелей. Раньше было тихо, скучно. Одна школа. Один клуб. Одна церковь. С приходом весны Хвалынь становилась похожей на Берендеев посад. Представьте: полночь, горки, покрытые снегом, кусты и березняк; дальше сплошной частый лес из сосен со снеговыми сучьями; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обрамлённые ельником. Дома деревянные, с причудливой резьбой ставень, в окнах огни. Полная луна. Вдали кричат петухи. Чем не царство Берендея?

– Красиво! – согласился Михаил и подумал, удивляясь, – вероятно, на лекции к нему собирается много студентов и я бы тоже пришёл, если бы не труп его жены в ванной комнате.

Между тем профессор продолжал, всё больше и больше увлекаясь:

– Это наша Хвалынь. Учились я, Соня и Игнат в одном классе. Дружили. Наши с Игнатом фамилии толкали на то, чтобы назваться именами героев сказки о Снегурочке. Я – Мизгирёв. Игнат – Островский. Он главный, заводила. Он Лель. Игнат был похож на Леля. Высокий, хорошо сложённый, с волнистыми русыми волосами и голубыми глазами. Немного расхлябанный, разухабистый… Я Мизгирь. Вы не смотрите на мою голову, похожую на лысую коленку. В семнадцать лет я тоже был кучеряв и рыж. Тогда боялся, что веснушки на всю жизнь. Ан нет! Молодость прошла, а в зрелость они со мной идти не захотели… Соня в нашей компании – Купава. Она сама к нам встряла. Упорная была девчонка. Снегурочки менялись часто. Стоило им к Лелю прислониться, стать чуть ближе, они таяли и исчезали. Правда, перед самой гибелью появилась одна недотрога. Зацепила нашего Леля. Он свадьбу назначил, но не судьба…