Сергей Устинов - Всё колёса

Среди ночи меня разбудило тарахтение мотоциклетного мотора под окном. Светящийся циферблат часов показывал половину второго ночи, но я ощущал себя выспавшимся и полным сил. Минут пять-шесть я лежал с бьющимся сердцем, сладко томясь и прислушиваясь к малейшим звукам. Но звуков не было, и я, как распоследний похотливый весенний котяра, бесшумно слез с кровати, натянул штаны и на цыпочках вышел из комнаты. В коридоре стояла тьма египетская, но я по стеночке ощупью добрался до двери в Линдину комнату. Постоял немного, раскачиваясь на носках и ловя малейшие шорохи, но ничего не уловил и тихонько потянул на себя дверную ручку.

В комнате никого не было. При свете горящего в саду фонаря, я различил пустую застеленную кровать с каким-то игрушечным зверьком на подушке. Приблизившись, я увидел, что это плюшевый заяц. Еще одного зайца размером поменьше я нашел на прикроватной тумбочке рядом с ночником, а оглядевшись, обнаружил, что светелка моей вчерашней коханочки буквально набита этими травоядными: зайцы фарфоровые, глиняные, матерчатые и деревянные украшали письменный стол, полки и подоконники, а один громадный, как боксерская груша, почти в человеческий рост грызун из белого синтетического меха занимал целый угол. Тихонько ретировавшись обратно в коридор, я остановился в раздумье. В конце концов, когда глаза окончательно привыкли к темноте, мне удалось определить, что впереди имеет место очень слабый, рассеянный источник света, идущий откуда-то снизу, со стороны спускающейся в гостиную лестницы. Следуя этому путеводному знаку, я, мараясь не только не скрипеть, но и не дышать, сполз на первый этаж и там понял, что Линда, наверное, задержалась в гараже: за приоткрытой дверью в подвал горело электричество. С бездумием всякого влекомого инстинктами кобеля я ринулся вперед, и с верхней лестничной площадки мне разом открылась картина, содержание которой было абсолютно ясным, но разум отказывался воспринимать ее смысл.

Обе моих возлюбленных - девочка Линдочка и "бочечка" "ауди" находились сейчас в трогательном единении. Все дверцы машины были распахнуты, а у одной, левой задней, оказалась снята внутренняя обшивка, и в обнажившихся внутренностях виднелись уложенные по-немецки аккуратными штабельками прозрачные полиэтиленовые пакеты, наполненные белыми таблетками. Линда сидела рядом на корточках с одним из таких пакетов в руках. Когда негнущиеся ноги кое-как спустили меня вниз, она обернулась на звук моих шагов, и я увидел перед собой перекошенное диким страхом личико уродливой карлицы. Из-под жестких и мертвых, словно пакля, волос, на меня в упор смотрели маленькие красные глазки с черными иголками зрачков, воспаленные и злые, как москитные укусы.

Сказать, что я стоял над ней оглушенный или потерянный - значит ничего не сказать. Описать мои чувства в тот момент одним словом невозможно прежде всего потому, что чувств, собственно говоря, не было. Они не прослушивались, как пульс у покойника. Зато мысли имелись, холодные и отстраненные, словно понятые во время обыска. Вон оно что. Дешевая рыбка.

Таких, как я, дураков используют наркокурьерами втемную. Задержат на таможне - буду доказывать, что я не верблюд. Лет десять. Не задержат... Интересно, какая мне уготована судьба? После переезда границы просто отнимут машину или все-таки убьют, чтоб совсем концы в воду? Поганая юшка.

Я посмотрел на Линду. Вид у нее был безнадежно затравленный. Заяц. Угодивший в силки заяц, только не игрушечный, а живой и совершенно несчастный.

Мысли холодными волнами перекатывались с одного на другое. Амстердам. Самые дешевые наркотики в Европе. А в России - самые дорогие. Вот почему он приехал из Амстердама. И этот люберецкий бугай, конечно, сопровождал его в дороге с грузом... Она, разумеется, знала. Дети всегда все знают. Лучше бы папаша дал ей давеча денег. Она б, может, не полезла сюда. И я бы ничего не узнал. А теперь я тоже попал в капкан.

Дед. Почему я забыл про деда? Бесплатный сыр. Хлоп! Щелк! Больно и обидно до смерти. Мышеловка.

Во взгляде Линды больше не было ни злобы, ни даже страха. Только бесконечное отчаяние и безумная мольба.

"Отец убьет меня, если узнает", - говорили ее набухающие слезами глаза.

"Про тебя еще не известно, - также молча отвечал я ей. - А вот меня-то наверняка".

"Ты ему не скажешь?" - умоляла она.

"Сумасшедших нет", - уверял я.

"Но что же нам делать?" - дрожащим подбородком и трясущимися щеками спрашивала она.