Тот октябрьский день был ясным, сухим и теплым. Деревья, стоявшие все в позолоте, чудесным образом подчеркивали сказочность, нереальность осеннего времени. Будто бы и не октябрь на дворе, а театральные декорации в огромном съемочном павильоне. И тишина. Такая звенящая, что слышно, как падают листья с деревьев. И в другой любой такой день Лукич бы наслаждался всем этим, не показывая вида, что ему это по душе, и не спеша готовился бы к самому главному, привычному с детства, любимому своему занятию – охоте.
Охота на белку открывалась двадцатого октября, на соболя, колонка, ласку и горностая – двадцать пятого числа. В запасе было еще несколько дней. За эти дни нужно было закончить все домашние дела, собрать всё необходимое для длительного пребывания в тайге и получить патроны для мелкокалиберной винтовки в охотобществе. По договору охотобщество предоставляло участок для охоты, разрешение, лицензии, патроны, иногда даже колбасу, сгущенное молоко, а взамен получало пушнину по согласованным твердым расценкам, вычитало финансовые средства, потраченные на артель промысловиков. Но даже за вычетом всех расходов и с учетом низких закупочных цен, при удачном сезоне, Лукич получал неплохие деньги, которых хватало ему, его жене и собакам на весь год.
Прошлый год был неудачным: кедрового ореха из-за засушливого лета уродилось мало, и голодная белка, сбивая до крови лапы, кочевала с сопки на сопку, от кедровника к кедровнику в поисках пищи, а за ней и соболёк мигрировал.
И от артели промысловиков, состоящей из двух человек, в тайгу уходил один Лукич. Сын год назад, вскоре после выхода из тайги после сезона, уехал пытать счастье на городских хлебах. С тех пор как сгинул: ни ответа – ни привета. Хоть бы весточку какую скинул, а то совсем мать затосковала.
А сегодня приходила Любаша.
«Любаша наша деревенская девка. Справная, надежная. Отучилась в городе на фельдшера и вернулась, не то что мои старшие, – с легкой горечью думал Лукич. – Дочь, как вышла замуж за своего однокурсника по строительному институту, так и мотается все по Северам: то комбинаты, то дома строят, а второй сын и того хлеще – военный: все по гарнизонам да округам своим военным»…
– Здравствуйте, Сергей Лукич. Как у вас самочувствие? – спросила Любаша.
– А что с моим самочувствием?! Здоров и вам того же желаю, – распахнул калитку Лукич.
– Я проходить не буду. Тут такое дело, – сказала грустно Любаша.
– Неужто замуж собралась, – попытался пошутить Лукич. – А почему такая невеселая?
– За кого замуж-то? Ваш Вовка-то где? – Любаша сгоряча сболтнула сокровенное и покраснела, как рябина в палисаднике у Лукича.
«Ах, Вовка, мало драл тебя ремнем в детстве, – подумал старик. – Ишь как. А я думал, что не нравится он Любаше. Ну, Вовка, появишься. Всыплю», – думал Лукич.
– Ах, я не о том хотела поговорить с вами, Сергей Лукич. Давайте присядем, что ли, на скамейку, – совсем расстроенным голосом произнесла фельдшер.
– Да говори, – почувствовав недоброе, осипшим голосом сказал старик.
– У тети Тани неважные дела, – проговорила Любаша. – Пришли анализы из города. Нужно срочно ехать в городскую клинику, детально обследоваться, возможно, нужна будет операция.
Лукич сглотнул слюну, кадык судорожно метнулся к подбородку, но он быстро овладел собой:
– Когда нужно ехать?
– Тут такое дело, Сергей Лукич. Сейчас прием ведется по записи. Я записалась от имени тети Тани, ее поставили на очередь. Очередь подойдет только через год, – расстроенным голосом сказала Люба. – Но если за деньги – то можно быстрее.
– Та-а-к, – потянул старик. – А большие деньги?
– Большие, – кивнула Люба.
– А когда это нужно? Ну, эти деньги? – спросил старик.
– У тети Тани максимум три-четыре месяца, а потом начнется необратимый процесс… У меня есть немного. Откладывала на всякий случай, но этого слишком мало, – сказала Люба.
– Будем думать, – махнул рукой старик…
Вот после этого разговора и ходил Лукич сам не свой: виду не показывал, но погода не радовала, и валилось все из рук: прошлогоднюю пачку патронов рассыпал – еле собрал. Двух так и не нашел – куда-то закатились. Ствол винтовки хотел очистить от смазки. Чуть не уронил кормилицу – ходил бы с треснутым прикладом, перемотанным синей изолентой. И сухари в духовке проворонил – сгорели.
– Сама насушу. Иди, занимайся делом, – сказала жена.
– Ты того, Таня, много не суши. Одного мешка хватит, – хмуро сказал Лукич.
Читать дальше