Николай Гуданец - Охота на охотника

Друг Юра стоит рядом с машиной, попыхивает сигаретой и беззаботно мочится.

Поднимаю заднюю дверцу, вытаскиваю сверток прорезиненной ткани и бросаю его на снег.

– Эй, помоги развернуть, – обращаюсь к Юре.

Тот застегивает джинсы и направляется ко мне. Мы расстилаем ткань, этакий коврик цвета хаки, три на три метра.

– Ровнее, – говорю я, выпрямляясь. – Вон тот угол расправь.

Он послушно нагибается, а я выхватываю револьвер. Левая рука обхватывает снизу запястье правой. Три фосфорические точки на мушке и прицельной планке соединяются в многоточие, прямо по центру темного, озабоченно сопящего силуэта. Плоп. Плоп. Дважды глухо лопается лесная тишина. Спустя секунду тело валится на расстеленную непромокаемую ткань, под его тяжестью коротко хрустит снег. Дело сделано.

Резким рывком я переворачиваю труп на спину, отскакиваю назад, наставив револьвер. Нет, кажется, наповал; судя по дыркам, одна пуля перебила позвоночник, другая вошла под левую лопатку. Выходных дырок нет. Зубами стягиваю перчатку с левой руки, большим и указательным пальцами надавливаю на его подчелюстные ямки. Не ощутив биения крови, натягиваю перчатку и прячу оружие в кобуру.

В багажнике припасены длинная веревка с загодя сделанной петлей на конце и мешок. Накидываю петлю на шею трупа, завожу веревку под его коленки, стягиваю, завязываю шкотовым узлом. Скрюченный в три погибели и обвязанный труп закатываю в прорезиненную ткань. Выпрямляюсь, оглядываюсь и прислушиваюсь. Никого. Тишь.

Запихиваю сверток в дерюжный мешок, внешне обыкновенный такой, в меру грязный. Между его непромокаемой подкладкой и рогожей наклеен слой из разнокалиберных пенопластовых полушарий. Поэтому выглядит он совершенно невинно, так, словно набит картошкой.

С натугой загружаю мешок в багажник «четверки», захлопываю дверцу.

Кончено. Был другом Юрой, стал «картошкой», или «одним местом замороженного груза», или «Иван Иванычем». Такая вот служебная терминология.

Из бардачка достаю фонарик, пристально разглядываю свои рукава, штанины, обувь. Нигде нет ни пятнышка.

Моя работа сделана, мешкать нечего, надо уходить. Из пакета на заднем сиденье вынимаю бахилы от армейскогокомплекта химзащиты, обуваю, застегиваю ремешки на пуклях и креплю завязки к ремню. Это на случай, если по пути попадется глубокий снег. Сверяюсь с картой и компасом, синие треугольники на западе-юго-западе от меня. Запираю дверцы машины и с кейсом в руках ухожу в лесную темень.

Через каких-нибудь полчаса мшину заберут, следы затопчут, мешок с «Иван Иванычем» отбудет в неизвестном направлении, чтобы бесследно исчезнуть с лица земли.

На обочине просеки снег неглубокий, покрытый толстой коркой наста. Идти по нему нетрудно. Через каждые минут пять ходьбы я резко останавливаюсь и вслушиваюсь. Лес черен и тих.

Странно, по дороге в Таллин я был уверен, что еду убирать кого-то из наших, и это отнюдь не улучшало настроения. Потому что, если сегодня ты нейтрализуешь кого-то, завтра с тем же успехом некто может нейтрализовать тебя самого. Редко, очень редко «Карат» срабатывает против своих, тут нужны серьезнейшие причины, но такое все же бывает.

Однако друг Юра, или как бишь его там звали, оказался человеком посторонним. Поди разберись, к лучшему ли оно, а может, к худшему. Насколько мне известно, «Карат» никогда не соприкасался с уголовным миром. Проку в том никакого, а риска хоть отбавляй. Кто же такой этот Юра, как он спутался с нами, чем не угодил Командору? Эпизодический исполнитель? Шантаж, рэкет? Случайная утечка информации? О каких таких пяти тысячах он болтал в машине, когда каждое слово записывалось на магнитофон? И, главное, не слишком ли много теперь знаю я сам? Это ведь может в конечном счете повредить здоровью. Нет, все-таки надеюсь, что знаю не слишком много.

А, к черту. Забыть, плюнуть и растереть. Больше это меня не касается. Вот разве что доложить Командору о вмятине на крыле, это да, это серьезно. А прочее выбросить немедленно из головы. Я образцово справился с заданием и возвращаюсь домой.

Ловлю себя на слове «домой». У меня же нет дома, и никогда не было. Любое мое жилье временное и казенное. Но именно так подумалось, возвращаюсь домой, и мелькнуло видение Алины в халатике, с ногами забравшейся на диван, помешивающей чай в фаянсовой кружке. Что это мне вдруг стало мерещиться, дивлюсь я сам себе.

В «Карате» служат только те, у кого нет ни родителей, ни жен, ни детей, иначе просто быть не может. Об этом каждого заранее жестко предупреждают. А то, что у нас не увольняют по собственному желанию, понятно без всяких предупреждений. Нашему брату из нашей компании выход один – в дерюжный спецмешок. Мне вовсе не хочется поздравлений от Командора, я не спешу стать Иван Иванычем и сгореть где-нибудь в спецпечурке на военной базе, оставив после себя лишь горстку жирного пепла и две револьверные пули.