Альбина Нури - Вернувшиеся

Позднюю осень он не любил. Точнее, боялся ее: как-то так получалось, что самые дурные, страшные события, делающие его и без того не слишком счастливую жизнь еще хуже, происходили именно в конце октября или в ноябре.

Бабушка и мать умерли в это время, а потом ушла и жена. Гроб опускался в могилу под свинцовым небом, первый снег падал и превращался в серую жижу, а Митьке казалось, что это он сам лежит в заколоченном ящике, и нечем дышать, и ничего хорошего уже никогда не будет.

Правда, и в Быстрорецк из деревни Рождественское, где Митрофан родился и вырос, он тоже в ноябре перебрался… Это могло бы, как говорится, сломать систему, но и из этого, если оглянуться назад и посмотреть, тоже ничего хорошего не вышло. Большой шумный город схватил слабого несмышленыша цепкой железной лапой, обнюхал, попробовал на вкус, а потом пережевал-перемолол и выплюнул.

Был Митрофан – стал Митька-алкаш. Пока жива была жена, он еще как-то держался (а вернее сказать, она его держала, приобщала к жизни, примиряла с нею), но уж когда померла…

Митька пил так люто, что самого себя порой не помнил. Он катился под откос со стремительностью, от которой захватывало дух и было настолько страшно, что лучше уж не давать себе об этом задумываться. Хорошо еще жилья не лишился, по-прежнему обитал в клетушке-малосемейке, перебивался случайными заработками.

Бывало, пытался и завязать. Вот как в тот год, когда померла Ирина, Митькина приятельница. Правду сказать, собутыльница. Неплохая была баба, веселая, не злая, заводная, а потом прямо у Митьки на глазах свалилась. Только что стояла, смеялась, говорила что-то, а через секунду бац – инсульт. Говорить после не могла, рука у нее высохла, да и ходила Ирина еле-еле. А потом померла.

Митька стал думать, вдруг и его паралич от водки разобьет? Помереть еще ладно, это, может, и к лучшему было бы, а если сразу не помрешь? Так и будешь лежать, гнить заживо, смерти ждать.

За Ириной-то сын присматривал – Илюха. Хороший такой парень, уважительный, спокойный. В очках. Митьке все, кто носил очки, казались умными и добрыми. Илья однажды даже к Митьке приходил: про отель «Петровский», где он одно время подрабатывал, расспрашивал, интересовался.

А у Митрофана детей нет, да и были бы… Не все же такие, как Иринкин Илюха.

Впервые такие мысли в голову забрались и точили, точили… В общем, хотел даже бросить пить, да как-то не вышло. А потом пришлось: нутро разболелось (опять же в ноябре!), еле откачали. Врачи сказали: хочешь жить – заканчивай с пьянкой. А Митьке так плохо было, что он и сам решил: попил свое, покуролесил, хватит.

С той поры год прошел. И вот опять октябрь на исходе, ноябрь подоспел, и тошно на душе. Митрофан работать устроился – дворником, метлой махать. Не больно-то важная должность, а все же к копеечной пенсии прибавка. Оделся-обулся, на человека стал похож, в дом кое-чего купил: в гости не стыдно позвать. Правда, некого. Прежним дружкам Митрофан теперь был не интересен, да его и самого от них воротило. А больше и не было никого.

Ну и черт с ними, одному тоже замечательно! И вообще все хорошо, жена бы одобрила, живи да радуйся, а поди ж ты – накатывало иногда, хоть волком вой. Сегодняшний вечер как раз из таких был, когда муть на сердце, и погода еще дрянная: холодно, сыро, крупа снежная с неба сыпется, щеки колет.

Митрофан шел из магазина: решил жизнь себе подсластить, торт купил. Любимый – вафельный, с орешками, в придачу и шоколадку еще: как пить бросил, на сладкое со страшной силой тянуло.

Мимо винного отдела побыстрее прошел, даже не посмотрел в ту сторону, от греха подальше. То, что мог сорваться в любой момент – слаб человек! – Митрофан знал: до зубной боли хотелось порой накатить. Но тело помнило, до чего хреново было, и Митрофан понимал: это будет последний в его жизни стакан, вот и держался.

Но бередить себя ни к чему, вон лучше – тортики-печенюшки.

Было поздно, почти девять вечера, на улице – никого, все по домам попрятались, сидят, отогреваются друг возле друга. Девушку, бредущую по пустой улице, Митрофан заметил, когда до подъезда оставалось всего несколько метров.

В свете фонарей видно ее было хорошо – и лицо можно рассмотреть, и фигуру. Поначалу Митрофан обратил внимание на одежду. Вернее, на почти полное ее отсутствие. Холодина, сам он в теплой куртке, шапке и зимних ботинках (как жена говаривала, «на рыбьем меху»), а на девушке только что-то вроде ночной рубашки или сарафана на тонких бретельках.