Галина Романова - Грех с ароматом полыни

Зрение вернулось. Ева стояла перед ним и рассматривала его безо всякого выражения, так она смотрела на всех, всегда. Она стала еще красивее. Ей очень шел загар. В узких светлых джинсах и широком свитере черного цвета с высоким горлом, обнимающим ее длинную стройную шею. Стрижка все та же: под мальчика.

– Здорово, Минаков, – первой произнесла она, потому что он стоял и как дурак молчал. – Пустишь?

– Привет, Звонарева, – проскрипел он, отступая в сторону. – Пущу.

Она хмыкнула на звук его скрипучего голоса. Вошла. Швырнула сумочку на пол под вешалкой. Оставила у порога кроссовки, по-особенному выйдя из них.

Егор всегда поражался тому, как она разувается. Она не снимала обувь, не сбрасывала, она выходила из нее – грациозно, плавно, как в танце.

– Болеешь? – спросила она, сразу проходя босой в кухню.

Оглядела его тарелку с остатками отвратительной яичницы, которая подгорела и сверкала чешуйками скорлупок.

– Жрешь всякую гадость. Что так? Поухаживать некому?

Она обернулась на него, оглядела с головы до ног. Хмыкнула со словами:

– Небось еще себя и жалеешь.

– Ничего я не жалею, – проворчал Егор, сел на свое место перед тарелкой с остывшим завтраком. – Чай будешь?

– Нет.

– А кофе?

– И кофе не буду, Минаков. Потому что кофе у тебя дрянной. Ты же знаешь.

Ее зеленые глазищи, всегда сводившие его с ума, уставились на него, странно блеснули.

Ева отвернулась к окну, за которым бесился рыжий сентябрь. Постучала пальцами по подоконнику. И тут же потерла пальцы друг о друга, подоконник был пыльным.

И произнесла, не обернувшись:

– Вообще-то я к тебе по делу, Минаков.

Мог бы поострить, ляпнуть какую-нибудь ерунду, типа: надеялся, что она соскучилась. Но он не рискнул.

– Слушаю тебя, – скрипнул он простуженным голосом, подавив желание шутить и быть остроумным.

– Мне нужна твоя помощь.

И снова захотелось затянуть: «Да ладно! Чего вдруг понадобился?»

А еще три месяца назад…

Вернее, два месяца и двадцать один день назад ни помощь не нужна была, ни он сам. И велено было близко не подходить. И не звонить. И не писать противных глупых сообщений.

Не затянул. Просто сказал:

– Всегда готов.

– Вот и славно, – выдохнула Ева с облегчением.

Повернулась к нему с полуулыбкой, оглядела стол.

– Тогда стану тебе, что ли, родной матерью. Сгоняю в магазин и в аптеку. Накормлю и вылечу.

И она вышла прочь с кухни. Так же грациозно влезла в обувь, подняла с пола сумочку, взялась за дверную ручку. И он не выдержал:

– А если бы отказался помочь тебе, не стала бы меня кормить и лечить?

– Не-а, – ответила Ева, мотнув головой.

– Даже такого хворого, беспомощного?

– Не-а, – повторила она.

Прошлась взглядом по его вытянутым на коленках спортивным штанам, по потной застиранной футболке и сердито пробубнила:

– Я бы тебя тогда просто добила. Пока ты беспомощный.

И она ушла. На целый час. Он уже даже стал подумывать, что она снова вернулась в свою новую жизнь, куда ему не было хода. В которой они не виделись, не созванивались и не переписывались. В которой его душу выжимало так, что выть хотелось.

Ева вернулась. В каждой руке по два туго набитых пакета с едой, с лекарствами. Она тут же принялась их смешивать с водой, что-то капала ему в нос, втирала в затылок и виски. Он чихал, морщился от горького вкуса, жмурился от растирки, которая лезла в глаза. Но уже через час чувствовал себя много бодрее. А может, это случилось от того, что Ева сновала по его кухне, готовила еду и все что-то говорила и говорила. Про увольнение, про статьи в журналах и газетах, про странные слова, которых никто не мог слышать.

– Понимаешь, этого никто не мог знать. Никто, кроме меня и еще одного человека, – повторила она в десятый раз, разливая суп-пюре по глубоким тарелкам.

Тут же поставила перед ним ту, где было в три раза больше. Приказала:

– Ешь!

Он послушно взялся за ложку.

– Это были особенные слова, Егор. Мы так общались с одним человеком в моей прошлой жизни. Там, где из меня воспитали то, что получилось. – Ева странно пила суп-пюре через край тарелки. – Общались, чтобы нас никто не понял. Это было нам нужно.

– Зачем?

– Для особых моментов.

– Для каких моментов?

Он ел неаппетитно выглядевший суп и находил, что никогда не ел ничего вкуснее.

– Для всяких… – Она поставила пустую тарелку на стол, отодвинула чистую ложку, она ею так и не воспользовалась. – Когда надо было ночью сбежать куда-нибудь. Когда еды надо было добыть. А для этого надо было усыпить старшего, он отвечал за кухню и продовольственные запасы. И тогда мы с моим братом выходили на дело.