Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

– Г-господи, чего ж погода такая расчудесная выдалась – наказание какое-то! – Корочкин потянулся со сладким хрустом, сделал несколько движений, чтобы разогнать кровь. – Вместо того чтобы на пляже сидеть, считать последние купальные деньки да дуть из банок холодное пиво, мы гоняемся за какими-то… пхих! За тенями!

– Если бы за тенями.

Солнце на улице резало глаза, слепящий блеск вышибал слезы, прозрачная синь гулко опрокидывалась на людей, стойло только взглянуть на небо – оттуда раздавались громкие птичьи крики. Птицы, которых в городе почти не бывает слышно – город их пугает, глушит, умертвляет, – собирались в небе в стаи, даже воробьи – и те сбивались в настоящие летучие банды, кричали так, что до ушей совершенно не доходил гул машин, все тонуло в этом звонком сильном оре.

– Чего они вопят так, а? Будто перед концом света! – спросил Корочкин. – А?

– Что-то оптимизма в голосе не слышу! Совсем нет бодрых ноток. Наше ведь дело – правое!

– Что левое, что правое – один хрен. Поймаем этих качков – на смену им придут двенадцать других, поймаем других – возникнет двадцать семь третьих, изловим третьих – появится шестьдесят четвертых… Цепь эту нам не оборвать.

– Что за странный подбор цифр – двенадцать, двадцать семь, шестьдесят?

– Подбор от фонаря, это так называется. Хорошо, хоть профессия не геометрическая – арифметическая. Но это явление временное, скоро она станет геометрической. Что не за горами – то не за горами.

– М-да, а ты действительно оптимист. Да такой, что сразу не разберешься, в кавычках или без, – неожиданно, с отчетливо прорезавшейся горькой иронией проговорил Волошин. – Ты думаешь, мне эти мысли не приходили в голову? Особенно в день зарплаты, когда подходишь к кассе и получаешь ноль целых, ноль десятых рублей?

– Знаешь, солнце это обманчивое! – сменил тему Корочкин, когда они садились в машину. – Я думал, что оно купальное… загоральное… какое там еще? А оно больше зимнее, чем летнее. Слишком яркое. А ярким солнце бывает всегда перед сменой погоды. В данном случае – перед холодами. Затяжными и сильными.

– Ничего удивительного. Осень в Москве редко выпадает теплая, – Волошин лихо, в крутом вираже вывел свой «боливар» с заставленного машинами двора, – и вряд ли кто вскричит возмущенно: «Ай-ай-ай», если завтра на улице будет уже нулевая температура, а послезавтра – минус пять. Все примут это как должное.

– Кроме, может быть, двух сотен бомжей.

– Даже если их будет три или четыре сотни… Ну и что из этого?

Они тихо ехали по улочке, мотор в исправном, отлично отрегулированном Волошиным «боливаре» фыркал, чихал, сопел, словно больной, – Волошин хорошо знал движок своей машины и мог заставить его делать что угодно, даже вышибать из выхлопной трубы хрип, храп, вопли либо, напротив, чистые органные звуки. А мог вообще лишить его голоса – у работающего мотора совершенно исчезал звук. «Боливар» умел ходить со скоростью, меньшей, чем у черепахи, и в ту же пору с самолетной резвостью срываться с места и на трассе без особых усилий обгонять «мерседесы» и БМВ. И вообще этот «жигуль» больше напоминал ремарковского «Карла» – помните старую гоночную машину, которую Ремарк называл «Карл – призрак шоссе», – чем не самую удачную поделку Волжского автозавода.

Волошин сам перебрал мотор – все сделал своими руками, подогнал друг к другу каждую детальку, общупал пальцами, проверил каждую гайку, соскоблил все заусенцы и неровности, мешающие этому механизму работать, добавил кое-чего от себя, чтобы двигатель по команде из кабины мог мигом превращаться в дырявую кастрюлю, только и способную на то, чтобы выпускать из себя сквозь дырки дым, чихать и кашлять, мог вообще умолкнуть и, притворившись мертвым, не поддаваться ни на какие попытки завести его, а затем в один момент ожить – опять-таки по команде из кабины: нажмет Волошин на кнопку – и машина вновь станет машиной.

Внешность «боливара», как и внешность ремарковского «Карла», была обманчива, и под дырявым, в пятнах проржавелостей, мятым и исцарапанным кожухом жил сильный выносливый организм. Машина буквально выпрыгивала, стоило только выжать педаль газа, сиденье выскальзывало из-под зада, уносилось вперед, спина вжималась в дерматиновую твердь подспинника, ноги отрывались от педалей.

– Ай да «боливар», ай да умная скотина, – Корочкин, все поняв, погладил рукой приборную панель, послушал, как чихает мотор, и восхищенно наклонил голову – «снял шляпу». – Во артист, во лауреат Государственной премии!