Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

– Извините! Уж кого-кого, а вас я никак не хотел обидеть! – И всем своим мягким, схожим с пирожком телом повернулся к Жану Семеновичу: – А ты, ресторанное рыло, если еще хоть раз схамишь, не икру будешь есть, а дробь крупного калибра и летать по воздуху с вилкой в заду. Понял, холуй? – Пусечка резко отодвинул от себя стул, тот завалился на перегородку, но Пусечка поправлять его не стал, швырнул на стол салфетку и ушел.

– Ничего себе, друг юности, – присвистнул Белозерцев, – я его никогда таким не видел. Вот так дружочек, от юности кружочек!

Он перегнулся через стол, взял лист бумаги, на котором Пусечка оставил свой автограф.

– Чего он написал? – спросила Вика.

– Заявление об уходе.

20 сентября, среда, 20 час. 00 мин.

Костик лежал, свернувшись калачиком на кушетке, и плакал. Плакал безудержно – не остановить, горько, будто ему никогда уже не было дано увидеть отца с матерью и вообще выбраться из этого страшного дома. Он трясся всем телом, скулил, пытался забыться, но плач не давал ему забыться, он возникал сам по себе вновь и вновь, перетряхивал в нем все нутро. Костик пробовал закрывать глаза – перед ним сразу же возникало одно и то же видение – огромная морда крысы с красным светящимся взором и лихими гвардейскими усами, какие носили солдаты царских полков, изображенные в красочном альбоме, подаренном Костику отцом. Крыса пугала его, тело обдувало холодом, и Костик плакал еще сильнее. Открывал глаза – крыса исчезала. Зато были видны другие лица, не менее страшные, чем крысиная морда: костлявое, с подвижным, будто у рыбы, ртом и двумя шишками, похожими на рога, вылезающими из волос, – Деверя, золотозубое, мятое, словно старая подушка, – Клопа, бабье, невыразительное, сонное – Медузы.

К вечеру в доме появился еще один охранник – прислали на место убитого Хряка, усилив охрану на ночь, – по прозвищу Рокфор – с бритым затылком, задумчивый, с длинным, будто вырезанным из дерева, носом, Буратино, а не Рокфор, с реденькой мохнатостью под носом. Усы у Рокфора не росли, но он почему-то очень хотел, чтобы у него были усы – гусарские, щегольские – а поскольку усы у него никак не хотели расти, то жиденьким своим кустарничком, вспухшим под носом, он напоминал Костику крысу и без закрытых глаз.

Костик смотрел на него, видел перед собой страшную крысу и плакал.

Рокфор в недоумении подходил к нему, выставлял перед собою два пальца наподобие рогов – раздумывал, ткнуть пащенку этими рогами в глаза или не тыкать, и с сожалеющим видом отходил. У него был наказ, как и у всех остальных – у Деверя, Клопа и Медузы, – с головы этого юного замухрышки не должен упасть ни один волосок. На лбу у Рокфора собиралась лесенка морщин – каждая морщина похожа на ступеньку, пыль можно укладывать, как землю, сажать что-нибудь.

Костик плакал, сжимался, стараясь как можно меньше занимать места в пространстве, превратиться в жучка, в таракашку, в маленькую козявку – он очень хотел исчезнуть, скрыться, с глаз этих страшных людей, но у него ничего не получалось; он молил Бога, неведомого доброго дядю, архангелов и ангелов, чтобы они забрали его к себе, но чуда не происходило… Он не понимал, почему эти люди называют друг друга странными кличками, а не по именам… Разве у них нет обыкновенных человеческих имен или хотя бы фамилий? И клички у них какие-то неудобные, отскакивающие от языка – Деверь, Медуза, Рокфор. Одни не сразу выговоришь, другие прилипают, словно жвачка.

– Ты можешь заткнуться или нет? – услышал Костик железный голос Деверя. – Если не перестанешь скулить, я тебе в глотку ножку от табурета засуну, ясно? Подумай хорошенько, что лучше – ножка от табурета в глотке или молчание вместо громких соплей? А, арбуз!

Костик почувствовал, как в горле у него застряло что-то твердое – то ли слюна, то ли костяшка какая, случайно попавшая, он захлебнулся, дернулся и замер.

– Молодец! – похвалил Деверь. – Ты все правильно понял.

Минут через двадцать охранники собрались за столом. Из холодильника достали еду, водку, воду в бокастых пластиковых бутылках, из морозилки – лед, – Деверь предпочитал пить водку со льдом, Клоп на этот счет позволил себе ворчание: «Так водку можно в воду, мля, превратить. Дорогой напиток – в пустое пуканье, в пхих», на что Деверь отозвался довольно миролюбиво: «Если понадобится, я лед так жрать буду, я лед люблю!» В доме быстро распространился аппетитный запах. Рокфор обрадованно потер руки:

– Йех! Люблю это дело!