Шарль Левински - Воля народа

В заключительном слове Ханджин ещё раз уверял суд в своей невиновности, но апелляцию подавать не стал, ему бы и во второй инстанции не поверили так же, как и в первой, как он справедливо полагал. Он сел в тюрьму, где, кстати, был образцовым арестантом, придерживался всех правил, а его жена подала на развод.

– И потом обнаружилось, что это был вовсе не он?

– Нет, – сказал Вайлеман, – это не обнаружилось. До этого докопался я.

По мере рассказа Вайлеман всё больше воодушевлялся, то было тщеславие, или, если прибегнуть к более вежливому определению, профессиональная гордость. Не удивительно, что Дорис подала на развод, об этом он думал не впервые, должно быть, он доводил её до безумия своими историями, всегда одинаковыми. Элиза же наоборот слушала его зачарованно как маленькая девочка, которой читают сказку. Но, может, она только притворялась перед ним внимательной, уж в этом она поднаторела – позволять старикам рассказывать про их геройские подвиги и при этом изображать интерес. Губы её слегка приоткрылись, и был виден кончик языка. Красивый рот. Это у неё естественный цвет или такая сдержанная губная помада?

– Как ты до этого докопался?

Вайлеман, как видно, снова затерялся в своих мыслях посреди рассказа, и ему стало стыдно: это походило на старческое недержание в голове.

– По тому, как ты рассказываешь, ведь всё же было ясно, – сказала она. – Ханджин хотел избавиться от жены и для этого подсыпал ей не то лекарство. Однозначное покушение на убийство. Что навело тебя на мысль, что всё могло быть иначе?

– Была там одна деталь. Маленькая деталь. А именно… – Он сделал паузу, на сей раз не потому, что отвлёкся, а потому что в этом месте история всегда требовала паузы, эффекта ради, и потом сказал: – Бумаги в ячейке Ханджина были продырявлены.

Казалось бы, совершенно бессмысленная фраза всякий раз оказывала действие, он намеренно формулировал её так, что слушатель не понял. С Элизой это сработало безупречно.

– Собственно, всё очень просто, – сказал он, – я потом даже удивлялся, что никто не дошёл до этого, уж по крайней мере адвокату Ханджина это должно было броситься в глаза.

Если документы пробиты дыроколом, таков был тогда ход его рассуждений, это означало, что они уже были подшиты в папку, и если Ханджин действительно «по недосмотру» положил их не туда, то перед этим, тоже «по недосмотру», ему пришлось бы сперва извлечь их из подшивки.

– Я не психолог, – сказал Вайлеман, – но такой двойной «недосмотр» просто не подходил к этому аккуратисту, который заранее выбирал себе галстуки на неделю вперёд. И тем более не подходил бы убийце, про которого в приговоре было сказано, что он тщательно продумал каждую деталь своего плана и хладнокровно осуществил его.

Но если показания Ханджина правдивы и он тщательно подшил документы, то вынуть их из подшивки и подложить в его ячейку должен был кто-то другой.

– Но ведь никто, кроме него, не знал код ячейки?

– Именно это и говорил Штэдели, мой тогдашний шеф в Тагес-Анцайгер . Его уже давно нет на свете, как и его газеты. Я подал ему заявление, что хочу остаться на этом деле, эксклюзивно, и он мне категорически отказал: дескать, во-первых, это не мой отдел, во-вторых, такие детали по прошествии времени больше никому не интересны, дело решённое, приговор вынесен, конец всему, собака сдохла. И тогда мне пришлось всё делать на свой страх и риск…

– Это был какой-то важный документ?

А она умная женщина, подумал Вайлеман, задаёт правильные вопросы. Ведь это и было самое интересное в деле, такой Casus Knaxus, что исчезнувший и вновь обнаруженный документ был совершенно незначительным, настолько неинтересным, что Вайлеман даже не мог вспомнить, о чём шла речь. У Ханджина не было никаких видимых причин обойтись именно с этими двумя листиками иначе, чем с остальными бумагами, каждый день проходящими через его руки. Но шла текущая работа, кому-то понадобились эти бумажки, и, может быть, кто-то – если был этот кто-то – прибрал их только для того, чтобы их стали искать и в этих поисках открыли ячейку Ханджина. Но для чего?

– Чтобы обнаружить там бета-блокатор.

Вайлеман почувствовал, что быстрый ответ Элизы его почти раздосадовал. Не потому, что она была права, разумеется, она была права, а потому что темп, в каком она ответила, задним числом обесценивал его тогдашнюю дедукцию. Пора было действительно расставаться с этим проклятым тщеславием.

– Это была возможная причина, верно. Но она ещё не отвечала на вопрос, как этому таинственному кое-кому удалось открыть шкафчик. Моя теория предполагала, что этого не могло быть. Разве что если…