Елена Касаткина - Невольницы ада. Следствие ведет Рязанцева. Детектив

Лена набрала в лёгкие побольше воздуха. «Может послать его?», – вопрос мысленно адресованный сестре, повис в воздухе, видимо, так и не долетев до её замутнённого медовухой сознания, потому что Светка радостно приподнялась, намереваясь пойти на поводу у художника.

– Разрешите пригласить вас на танец, – услышала Лена за своей спиной и обернулась. Высокий молодой человек в джинсах, белой футболке и пиджаке рядом с импозантным, одетым с иголочки художником выглядел «парнем с нашего двора». Лена вскочила с места и, хватаясь за удачно подвернувшуюся «соломинку», протянула парню руку.

Заунывно пел саксофон. В такт музыке двигались ноги, плечи, бёдра. Рука Лены замерла в чужой мужской руке вместе с сердцем. Есть такое выражение – сердце замерло. У каждого такое случается иногда, замирает сердце на что-то внешнее в противоположном поле. На цвет волос, глаз, завиток на затылке, родинку на щеке. Её сердце замирало от мужских рук. Не от всех, конечно, и не всегда, но сегодня, сейчас руки этого молодого человека были тёплыми и мягкими. Она подумала, что эти руки, с тонкими, как у пианиста пальцами совсем непохожи на руки Махоркина с широкими ладонями, в которых её ладошки полностью утопали. Но и в тех и в этих руках чувствовалась надёжность и спокойствие. Уверенность, что всё будет хорошо.

– Если что, меня Сергей зовут, – склонившись к её уху, чуть слышно сказал молодой человек. – А вас?

– Меня Лена.

Мелодия разливалась медленно, тягуче, как ароматный сливовый ликёр, который они с Махоркиным пили как-то в кафе на набережной в последний день августа. Она смотрела на него сквозь иссиня-бордовую плоть напитка, прищуривая глаз на солнце. Спорили. Она говорила, что это вкус уходящего лета, а он – что наступающей осени. Последние дни августа. Как будто предчувствуя расставание, ей тогда очень хотелось их растянуть, удлинить, выпить маленькими глоточками, смакуя, медленно и с наслаждением, а потом целоваться. В августе у поцелуев особый вкус. Ещё летний.

– Вы меня выручили.

– Я почувствовал, что вам нужна помощь. – Сергей нежно и в то же время настойчиво посмотрел ей в глаза. Взгляд непростой. Парень слегка провёл рукой вдоль её талии. Мягко, ненавязчиво, приятно. Что-то где-то внутри Рязанцевой засвербело и заставило напрячься. – Мне показалось, или вам действительно хотелось избавиться от этого напыщенного павлина?

– Странно, что вы это заметили, вы же сидели позади меня и лица видеть не могли.

– Я видел вашу спину, и мне этого было достаточно.

– И что выражала моя спина?

– Раздражение.

– Неужели?

– Как только этот художник к вам подошёл, вы стали сначала поглаживать себя по плечу, а затем поправлять волосы, хотя ваша причёска в идеальном состоянии. Всё это свидетельствует о крайней степени раздражения, которое приходится сдерживать.

– Так уж и крайней?

– Мне бы хотелось, чтобы крайней, – Сергей снова посмотрел этим странным, каким-то панбархатным взглядом, и Лена смутилась.

Саксофон дотянул последние печальные ноты, заполняя помещение ресторана стонами морских чаек, тонущих в шуме человеческого гомона.

– Можно мне проводить вас?

– Так мы ещё не уходим.

– Так я вас и не тороплю. Мы с друзьями тоже ещё не собирались покидать это чудное место.

– Я с сестрой, – Лена оглянулась, но за столиком Светланы не обнаружила.

– Да вон она, – Сергей указал на раскрасневшуюся Светку, которая похоже быстро нашла общий язык с местным бомондом. – Я переживаю, как бы этот художник не увязался за вами раньше меня. Второй раз мне будет сложнее его оттеснить.

Лена поняла, что увильнуть не удастся. Сергей казался ей меньшим из зол.

– Ладно, я дам вам знать, когда придёт время уходить.

– Вы обещаете?

– Обещаю.

– Он сказал, что хочет написать твой портрет. Эх, ты. Чего тебе не нравится. Такой мужчина! Подумаешь, немного старше, чем твой Махоркин. Зато талант! – Для усиления эффекта Светка подняла вверх указательный палец. – Видела бы ты его картины. Он рисует в манере Глазунова, немного былинные портреты.

– Вот пусть он тебя и рисует. Ты больше в образ русской красавицы вписываешься.

– Это-то да, но он почему-то тебя выбрал.

– Меня сейчас можно только в манере Малевича рисовать, в виде чёрного квадрата.

– Терпеть не могу этот «Чёрный квадрат». На мой взгляд, сей шедевр – самое ужасное, что произошло в искусстве.

– Однажды я сравнила «Чёрный квадрат» с ложью в отношениях. Выходит ты права, потому что самое страшное, что может произойти в отношениях – это ложь. Ложь всегда некрасива, как бы искусно не лгал человек.