Павел Амнуэль - Проблема наблюдателя. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 19

Да, именно так: если исключить заведомо невозможное, то оставшееся и будет истиной, какой бы невероятной она ни казалась. Старик Холмс прав, конечно…»

* * *

Детектив Сильверберг проводил Бернса до выхода. Оба молчали – все было сказано, личных отношений между ними не возникло, говорить было не о чем. Физик детективу не нравился, физика детективу не нравилась. Дело никогда не будет закончено, останется привычным «висяком», каких много, и от занудных объяснений Бернса ничего не изменится ни в формулировках, ни в уже написанном обращении к окружному прокурору с просьбой о продлении срока расследования.

Бернс протянул Сильвербергу руку, но детектив сделал вид, что не заметил. Или действительно не заметил, мысли его витали в пространстве, а взгляд остановился на облаке, висевшем в небе за окном и похожем на пухлую кошачью морду.

– Наверно, наш разговор записывался? – спросил Бернс. – Я бы не хотел, чтобы… Это не вошло в текст заключения и…

– Нет, – буркнул Сильверберг. – Записываются официальные допросы подозреваемых и свидетелей. А вы… – он помолчал, подыскивая наиболее правильное определение, – гость.

Бернс кивнул. Он хотел поскорее уйти, но не мог не задать вопрос, все время вертевшийся на языке.

– Вы так и не сказали… И в прессе этого не было… Только то, что удар нанесен секачом, и что сам Николас… доктор Гамов не мог это сделать. Но экспертиза должна была показать, как конкретно…

– Секач висел на доске над мойкой. Доктор Гамов стоял у стола и нарезал овощи в салат. Повернулся спиной, хотел зажечь газ в плите. Секач слетел с доски, описал в воздухе кривую, и острие вонзилось доктору в затылок. Баллистики уверяют, что иного варианта не было, но и это произойти само по себе не могло.

– Не могло… В принципе?

– В принципе возможно, что те часы над дверью вдруг свалятся, при падении ударятся о косяк, и если кто-то в это время откроет дверь, траектория изменится, а вы в этот момент повернетесь, и часы попадут вам точно по носу…

– В принципе возможно, но практически невероятно, верно?

– Доктор Гамов умер от потери крови, – сообщил детектив. – Если бы его нашли через несколько минут или даже через час, его можно было спасти.

– Вы хотите сказать…

– Я все думаю над вашими словами, доктор. О функции этой. О том, как управлять вероятностями. Доктор Гамов хотел спасти любимую женщину. Вы уверены, что он не понимал, чем это грозит именно ему? Вы сказали, что самоубийцей он не был, и даже ради любимой…

– Мне так кажется. Насколько я его знал. То есть, он понимал, что вероятность выжить (чрезвычайно малая!) миссис Джефферсон связана с вероятностью (еще меньшей!) ему умереть, ведь оба они участвовали в этой игре вероятностей, они были близки… Но одно дело – рассчитать изменение формы кривой и изменение вероятности одного события, и совсем другое – двух и больше. Он понадеялся на… вы понимаете…

– И обоим дико, невероятно повезло, – мрачно закончил детектив. – Ей повезло жить, ему – умереть.

«Достойная эпитафия», – подумал Бернс и взялся, наконец, за ручку двери.

– Берегите себя, доктор, – сказал ему в спину детектив. – Жизнь, вы знаете, скоро станет совсем непредсказуемой.

* * *

Сильверберг и Розенфельд сидели в баре и пили пиво. Долго уже сидели, молчали, отдыхали, думали, обменивались взглядами, усмехались, качали головами – вели немой разговор, прекрасно понимая друг друга.

– Да, – вспомнил эксперт, – ты разобрался с уборщицей? Ну, которая…

– Конечно! – Детектив допил очередную кружку и промокнул салфеткой усы. – Она приходила к Гамову убирать по вторникам и пятницам. Утром в пятницу у нее случился приступ радикулита, не могла разогнуться. К вечеру все прошло. Врач, к которому женщина обратилась в понедельник, сказал, что никакого радикулита у нее нет в помине, а приступ… ну, мало ли, всякое случается…

– Иными словами, если бы не этот неожиданный, необъяснимый, чрезвычайно маловероятный приступ…

– Миссис Роджерс, как обычно, постучала бы в шестнадцать часов в дверь Гамова, не услышала бы ответа, открыла бы дверь ключом, который у нее был, прошла бы на кухню за шваброй и тряпкой, как делала всегда…

– Ужас, – прокомментировал Розенфельд. – И ничего не докажешь.

– Ничего, – согласился Сильверберг.

– Еще одна косвенная улика, – продолжал Розенфельд. – Я, конечно, не спец в квантовой физике и всех этих вероятностях, но… В общем, могу утверждать, что Бернс куда более талантливый математик, чем Гамов. У них несколько совместных работ, я их просмотрел. Посмотрел работы, написанные каждым в отдельности. Готов свидетельствовать под присягой: Гамов великолепный физик, идеи – блеск, но математик посредственный. Бернс – наоборот. И никто не убедит меня в том, что пресловутую функцию перераспределения вероятностей Гамов рассчитал сам.