Андрей Молчанов - Кто ответит? Брайтон-бич авеню

Отец — рабочий в порту, погиб при первой же бомбежке, оставив в его сознании ощущение чего-то сильного и надежного. А мать вспоминалась, только когда смотрел на фото, которое тетка прятала в комоде. Миловидная, волосы, уложенные «корзиночкой», тихая, застенчивая улыбка… А после всплывали ее слова — далекие, как бы приснившиеся: «Лешенька, сынок, если увидишь дядю Павла… Передай: мама наказывала отдать куклу…» И отчетливо виделось последнее из того дня: ситцевая занавесочка, опасливо отодвинутая рукой матери, напряженное лицо, а там, за окном, — пятнистый кузов машины, из которого ловко выпрыгивали большие, сильные солдаты с окаменевшими лицами…

С треском ударили в дверь.

Мать вывела его через черный ход.

— К тете беги. Быстро, Леша…

И все. Мамы не стало. Он прибежал к тете, расплакался. Картавя слова, рассказал о страшной машине и заснул в слезах. А когда проснулся, уже была другая жизнь. Без мамы.

Однажды вскользь тетка буркнула: дескать, мать была связана с партизанами, после ее ареста пошли провалы и… кто знает, не повинна ли в них она? Но толком никто ничего не знал. Однако слушок креп, и, взрослея, Алексей все отчетливее ощущал отчуждение взрослых и сверстников. Друзей у него не водилось. Мальчишки, наслушавшись всякой разности от взрослых, сторонились его, хотя и не задирали, побаивались. В драке он был беспощаден и к себе, и к обидчикам: шел напролом — до конца и бесстрашно. Да и не нуждался он ни в чьей дружбе, замкнулся в собственном мире. В подвале дома тетки хранились остатки библиотеки, растащенной с пожарища, и друзей он находил в книгах: отважных пиратов, благородных рыцарей, неустрашимых ковбоев. Когда чтение надоедало, уходил на скалистое взморье ловить крабов, нырял за рапанами, подкапывал острогой ленивых ершей — скорпеи, либо искал нежно-розовые, намытые волной сердолики среди шуршащей влажной гальки. И всегда при этом сочинял разные сказочные истории, героем которых — самым сильным и удачливым — был он.

И вот наступил день, который… предварил жизнь: большую, неизвестную. Всю.

Он возвращался с пляжа домой с кошелкой, полной крабов, представляя, как будет варить их, как начнут краснеть колючие панцири, как обнажит горячее, сладкое мясо и выдернет зубами первое нежное волоконце. А потом сварит мидий, наловленных еще утром, — целое ведро, набросав в отвар мяты. Вот и обед! И тетка будет довольна как-никак, а сэкономили!

Тетка встретила его какой-то внезапной, пугающей лаской. Преувеличенно восхищалась крабами, обнимала за плечи, целуя в макушку. На ней было выходное платье, волосы, обычно прихваченные грубым гребнем, обрели некое подобие прически, на опухших ногах — узкие туфли аспидно-черной лакировки при такой-то жаре! Яркая помада на губах и легкий, неприятный запашок вина… Войдя в дом, он увидел маленького человечка с насупленным узким личиком, кивнувшего ему коротко и деловито, как равному. И пробежал холодок пугающего предчувствия.

— Ты взрослый, — услышал он теткины слова, невнятно доносившиеся сквозь ее сентиментальные всхлипы. — Я тебя взрастила… Пора и свою жизнь устроить, Леша. И тебе в люди выходить надо.

— Детдом? — спросил он, зная наперед — да, детдом.

— А нет, нет! Там… интернат называется. Хорошо там, ребятишки, весело. В Харькове это… Вот дядя Павел договорился уже. Директор — брат его, в обиду не даст…

«Никогда!» — кричало в нем все с болью, яростью и обреченностью, но он покорно выслушивал ее слова, сознавая: вот и конец его маленького счастья… Там тоже будет город, но другой, за казенными стенами, где царят распорядок, учеба, зубрежка…

А потом словно ударило: дядя Павел… Кукла… Ситцевая занавесочка, серая громоздкая машина, солдаты, горохом посыпавшиеся из ее кузова…

— Хорошо, тетя, — сказал он. — В Харькове интересно.

Ах, какой восторг начался после этих слов, какой восторг! Даже тот, с узким личиком, хлопнув его по плечу, высказался — ты, мол, не теряйся, где наша не пропадала. И вообще умный пацан… А после мигнул тетке, и тетка, засмущавшись, сообщила вдруг, что постелит Леше сегодня на улице — больно уж душно в доме… Он поначалу удивился: чего это она о ночлеге? — день еще стоит, зной…

— Конечно, тетя, — сказал он.

Чинно пообедали. Втроем.

— А вы… — набравшись смелости, спросил он у узколицего, — в войну где были?

— В войну? — с неудовольствием оторвавшись от тарелки, переспросил тот. — Ну… далеко. А чего?

— А раньше бывали здесь?