Диана Чемберлен - Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь

– Неужели? – Я едва могла вспомнить, как он ходил, что уж говорить о танцах.

– По выходным мы с Тревором, Тони и Клаудией обязательно отправлялись на танцы, – сказал он. – Позднее мы стали ездить на побережье. В Райтсвилл-Бич или иногда в Миртл. Все тогда балдели от пляжной свинговой музыки и отплясывали так называемый Каролина-шэг  [15], и мы тоже страстно увлеклись свинговыми танцами. Мы распространили эти танцы здесь, в горах, и способствовали основанию одной танцевальной студии.

– Не в той ли студии в Эшвилле познакомилась тетя Клаудия с дядей Джимом?

– Точно, Клаудия встретила Джима именно там, и эта студия, кстати, существует до сих пор, хотя я, как понимаешь, уже далек от нее. И Тревор с Тони постепенно потеряли интерес к танцам.

– И там ты познакомился с мамой?

– Нет, и с Амалией тоже не там. – Он помотал головой, и я заметила, как мешает ему новый подголовник. – Амалия подрядилась на работу в Горную больницу, обучала пациентов танцам, – сообщил он и, глядя вдаль, уточнил таким тоном, словно разговаривал сам с собой: – Ну, может, не совсем на «работу»… В общем, мы называли это «работой». Так проще. Госпиталь обеспечил ее жильем и питанием. Ей тогда было всего двадцать лет, а танцевала она, как ты понимаешь, великолепно. Ее танцам была присуща естественная легкость, позволявшая ей общаться с разными типами пациентов. Она держалась совершенно раскованно.

Он замолчал, похоже, погрузившись в воспоминания, и я ждала, стараясь не выдать своего нетерпения.

– На ее долю выпало очень трудное детство, – продолжил он, – родители жили отдельно, а ее мать трудно назвать хорошей или заботливой. Но об этом должна рассказать тебе Амалия, это ее история, а не моя. – Он слегка покачал головой. – Короче говоря, я рассказал ей о танцевальной студии, и она начала ходить туда со мной. Поначалу мы просто дружили, но постепенно наши чувства переросли в… нечто большее. Я влюбился в нее, хотя мы были очень разными. Начнем с того, что я был на девять лет старше. Она окончила среднюю школу, а я стал доктором медицины. Мы происходили из очень разных семей как по общественному, так и по экономическому положению. Мои родители и Тревор с Клаудией с самого начала не одобряли наш роман. Но… в общем, ты же знаешь ее. – Он улыбнулся. – Ты знаешь, что она обладает на редкость притягательной натурой.

Я кивнула. Мне было так странно слышать, как он рассказывает о романе, не имевшем отношения к моей матери. Внутренне сжавшись, я напряженно сцепила руки на коленях, сознавая, что сама попросила рассказать эту историю, и мне не хотелось, чтобы он смягчал ее, даже если она приводила меня в страшное замешательство.

– Я еще не встречал человека, похожего на нее, – продолжил папа. – Мои родственники казались в сравнении с ней жутко строгими… и какими-то скованными. А я как будто нашел человека, с которым мог наконец почувствовать себя свободным и спокойным.

Я поняла, что он имел в виду. Казалось, в мире не существует ничего, что могло бы вывести Амалию из себя. Она плыла по течению, принимая все, что попадалось на ее пути.

– Тем более что, так или иначе, нам было весело вместе, и я решил, что наши различия не имеют значения. Но потом у меня начались проблемы с ногами. Иногда, когда я танцевал – или даже просто ходил, – мои ноги словно наливались свинцом, и мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы заставить их двигаться. Сначала я подумал, что во всем виновато мое воображение. Я и представить не мог, что со мной что-то не так. Потом решил все-таки обратиться к врачу – даже к нескольким врачам, – прошел множество проверок и обследований и в итоге получил диагноз – рассеянный склероз. Я не слишком хорошо воспринял такой диагноз. – Он опять улыбнулся, и я почувствовала, что он понимал всю серьезность своей болезни.

– Тебе стало грустно?

– Можно и так сказать. – Он рассмеялся. – И поначалу Амалия всячески поддерживала меня, но потом она – совершенно неожиданно – начала отдаляться, замыкаться в себе. И однажды просто исчезла.

– Исчезла?

– Однажды вечером в Горной больнице, – кивнув, продолжил он, – она упаковала в своей комнате все вещички и ушла, никому не сказав ни слова. Я был… – Он поднял глаза к потолку. – В общем, полагаю, здесь уместно слово «опустошен», – признался он, вновь взглянув на меня. – Я искал ее, но она точно сквозь землю провалилась, и я предположил, что ее жутко напугал мой диагноз. Она не смогла справиться с ним и не решилась сказать мне это в лицо, поэтому просто ушла. Это казалось вполне в ее духе.