Анатолий Степанов - Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

— Черт-те что, — подумав, сказал Сергей. — Имечко тоже — Ри.

— Ребус, — подтвердил Казарян. — Хотя кое-что понять все-таки можно.

— Что же ты понял? — спросил Смирнов.

— Во-первых, не из дамочек — постоянного контингента Цыгана. Девица, и молодая девица. Импульсивна, я бы сказал, экзальтированна, из довольно интеллигентной семьи, но воспитания крайне небрежного. Влюблена в Цыгана как кошка.

— А кто это — он? — поинтересовался Ларионов.

— Чего не скажу, того не скажу, — признался Казарян. Смирнов взял фотокопию, еще раз просмотрел текст и подытожил раздраженно:

— Сережа, за тобой — все любовные связи Цыгана. Ты, Роман, возглавляешь группу, которая будет прочесывать Рижскую дорогу. Больше пока ничего в башку не приходит. Да, что можете сказать по карманной клади Цыгана и следам?

— Карманная кладь — джентльменский набор маршрутника: тысяча сто двадцать три рубля 65 копеек, шикарный бумажник, расческа в серебре, пачка папирос «Тройка», австрийская зажигалка и — смерть красоткам — темные очки, — по бумажке перечислил Ларионов. — Из этого ничего не выжмешь: есть только то, что есть. А следы — какие могут быть следы на песке? Так, тени следов.

— Не скажи, Сережа, — не согласился Казарян. — Тени, как ты говоришь, в какой-то степени определяют объект, который их отбрасывает. В данном случае — размер ноги. Очкарики же пишут: ориентировочный размер обуви — сорок четыре — сорок пять. Не меньше. Косвенно подтверждается Столб с его ростом метр восемьдесят семь.

— Согласен, — подтвердил его правоту Ларионов.

— И я согласен, — кивнул Смирнов. — Согласен-то согласен, а что это нам дает? Опять в маету. Да, а где тот паренек, Витя, которого за Коммерцией я посылал?

…Паренек Витя — младший лейтенант Виктор Гусляев — явился через полчаса и доложил:

— Еле я его разыскал, товарищ майор.

— Так тащи его сюда!!!

— Я его не смог доставить, товарищ майор, — виновато пояснил Гусляев. — Он в сорок восьмом в предвариловке сидит.

— Как это сидит?! Он что, спятил, чтобы в тюрьму садиться?!

— Был пойман с поличным во время кражи в «Гастрономе» возле метро «Сокол».

— Что украл-то?

— Пытался стащить у одной гражданки из хозяйственной сумки кошелек.

— Совсем интересно. А когда это преступление века свершилось?

— Сегодня в двенадцать часов двадцать три минуты.

— Ой, как мне захотелось поговорить с Валерием Евсеевичем! Утром думал, что придется ловить на удачу, а теперь жареным пахнет. Так почему же ты его не приволок?

— Они без бумажки не отдают, бюрократы чертовы! — обиженно пожаловался Гусляев.

— Ну, бумажку-то мы им мигом спроворим!

Был Валерий Евсеевич Межаков, по кличке Коммерция, одет несколько не по сезону. В добротной стеганке, в диагоналевых галифе, в крепких и тяжелых яловых сапогах. Смирнов оглядел его, обойдя кругом, потом спросил:

— Не жарко ли?

— Жар костей не ломит, — скромно отвечал Межаков.

— Тебя что, оперативники домой после ареста переодеться водили?

— Зачем? Таким взяли.

Смирнов легким толчком в плечо направил Коммерцию к табурету, а сам сел за свой стол.

— Друг мой Коммерция, я тебя очень прошу ответить на один вопрос: от кого ты узнал, что сегодня ночью убили Цыгана? — витиевато, уподобляясь собеседнику, вопросил Смирнов.

Коммерция покосился на Гусляева, потом — на Смирнова.

— Нам с тобой, Александр, без свидетелей, без протокола следовало бы говорить. И тебе полезнее, и мне.

— Принято, — согласился Александр. — Витя, будь добр, оставь нас одних.

— Слушаюсь, — по-военному ответил огорченный Гусляев и удалился.

— Так кто же сказал тебе, что убили Цыгана?

— Загадками говорите, уважаемый Александр Иванович.

— Я удивлен, Коммерция, — в смирновском басе погромыхивала гроза. — Ты сам напросился на разговор без свидетелей и протокола. И тут же начинаешь мне, как фофану, заливать баки. Я перестаю тебя понимать.

— Зачем же сердиться, Александр? — Коммерция был готов ликвидировать легкое недоразумение. — Меня до некоторой степени смущает некорректность постановки вопроса. Если бы ты спросил просто: «Коммерция, тебе известно, что Цыган убит?» — я бы тотчас ответил: «Да». Но ты с ходу требуешь персонификации источника и ставишь меня в положение весьма и весьма унизительное — в положение доносчика.

— Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда, тоже хотел задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: «Кого?» Но, щадя твое обостренное чувство собственного достоинства, изложу его несколько по-другому: «Чего ты так испугался, Коммерция?»