Валерий Поволяев - Беспредел (Современные криминальные истории)

— Будем!

В свои девять лет вкус водки Сашка Грохоткин знал хорошо.

В тот серый февральский день настроение у нашей троицы было паршивое было холодно, на землю падала какая-то противная крупка — вещь для южной Астрахани редкая, хотелось есть. Все время хотелось есть. Сашка чувствовал, что от голода его выворачивает наизнанку, шатает, на глазах проступают слезы. Матери нет уже две недели, Вовка орет от голода, будто маленький. В общем, все на свете в тот день было плохо.

Сашка ринулся на обычный свой промысел — на рынок. Рынок всегда выручал, кормил его. В одном месте слямзит пирожок, в другом дыню, в третьем рыбий хвост, в четвертом кусок мяса — в результате получается, что два желудка, Сашкин и Вовкин, наполнены, а тут нет, тут словно бы отрубило — погода распугала людей. Рынок был пуст, несколько «божьих одуванчиков», торгующих носками из козьей шерсти, Сашку не интересовали шерстью не наешься.

От нечего делать к Сашке присоединились двое — угрюмый Илья и вечно всему радующийся слюнявый Виннов. Сашка разозлился на Виннова.

— Вместо того чтобы радоваться да слюни пускать, ты бы лучше пришел в себя хотя бы на минуту, посмотрел бы, что творится кругом, и от перенесенного ужаса либо умер, либо нормальным человеком заделался!

Он так все и выложил Виннову, зло порубал рукою воздух, уничтожая невидимого неприятеля, а Виннову хоть бы хны — в ответ только улыбается да слюни пускает.

— Нет, никакая больница тебя уже не вылечит, — в сердцах бросил ему Сашка. Речь у Сашки была, как у зрелого взрослого человека, он научился лихо, с напором говорить: — Никакой хирург, даже если сделает удачную операцию.

Что верно, то верно. Сашка был прав. Но как бы он ни ругал Виннова именно Виннову в тот день, 2 февраля 1995 года, удалось сшибить у богомольных старушек немного денег, на добытое они купили, как водится, водки и немного еды. Водку выпили, колбасу с хлебом съели — снова захотелось и выпить, и закусить. Вообще, у Сашки состояние голода, сколько он себя помнил, не проходило — он все время хотел есть, все время у него кишка кишке кукиш показывала, а пустой желудок прилипал к хребту.

— Ну, буденновцы! Что будем делать? — спросил Сашка, подтянув штаны. Он в этой троице потихоньку становился главным, хотя Виннов, годился ему не только в отцы, даже в деды. — А, люди? Что-то не слышу вумных речей!

— Может, того? — Илья Котов сделал движение, каким обычно выворачивают карманы в брюках. — А? У какого-нибудь подвипившего пахана?

— Дело! — одобрил Сашка.

Они стали выискивать одинокого выпивоху. На улицах было пустынно: в эту прошибающую до костей погоду все прятались по теплым углам, коротали время в домах. Наконец в скверике на Комсомольской улице они заметили одинокого человека.

Тот шел по засыпанной крупкой дорожке, покачиваясь из стороны в сторону, — верный признак того, что хорошо «принял на грудь», и, счастливо улыбаясь, бормотал что-то про себя — возможно, вспоминал лучшие свои дни, а возможно, и грезил теплом, поскольку сырой волжский ветер прошибал насквозь, выдувая из человека последнее, что грело его.

— Вперед! — скомандовал Сашка.

Они быстро нагнали пьяного. По дороге Илья подхватил палку, приладился к ней получше — важно, чтобы она хорошо лежала в руке, Виннов натянул на руки вязаные дамские перчатки большого размера. Было уже поздно и темно девять часов вечера, тусклые фонари посвечивали слабо, не справлялись с вечерней мглой. Его фамилия, как потом выяснилось, была Русаков.

Первым нагнал пьяного Виннов, прыгнул, завалил на землю. Был Виннов мясист, тяжел, цепок, он мертво ухватил Русакова за плечи, и поскольку тот не ожидал нападения, то Виннову удалось легко сбить его с ног. К поверженному Русакову проворно подскочил Котов и, примерившись, изо всей силы ударил палкой по голове, за первым ударом нанес второй, потом третий.

Русаков закричал, выбросил перед собою руки, защищаясь от ударов:

— За что-о-о? За что-о-о?

Одинокий страшный крик этот был погашен порывом ветра. В открытый рот сыпануло пригоршню холодно-жгучей, хрустящей, как стекло, крупки, Котов добавил палкой — удар пришелся по крепким зубам, и палка переломилась. Котов выругался. Четырнадцатилетний Котов умел ругаться матом, как никто, и в три этажа, и в четыре, и в шесть. Собственно, как и Сашка. Русаков поперхнулся собственным криком, прогнулся всем телом на мерзлой земле, изо рта у него выбрызнула кровь.

Котов увидел неподалеку обломок бетонной плиты, которыми устилают городские тротуары, по-обезьяньи, на четвереньках, переместился к обломку, ухватил его и в следующий миг опустил на голову Русакова.