Галина Хэндус - Свобода для марионеток. Роман

– Кажется, про остальные две не было написано ничего конкретного, но я считаю, что нас должна интересовать только первая премия. А ты, я смотрю, уже собрался и договор подписывать?

– Да-да, конечно подписывать, непременно! – поддержала мнение Инга. – Или мы не русские? Нам – или все, или ничего.

– Да, девочки, с вами не соскучишься. Как хорошо, что наши русские женщины самые красивые и умные! – Мужчины понимающе переглянулись друг с другом и подняли рюмки: «За наших женщин!»

Гости засиделись до полуночи и уже когда почти оделись, собираясь уходить, чтобы попасть в метро до закрытия, Лела хлопнула себя по бедрам и воскликнула:

– Самое главное чуть не забыла! Сроки!

– Что – сроки? – все три головы повернулись к ней за объяснением.

– Конкурс проводится один раз в год и сценарии должны предоставляться в срок с двадцать первого по тридцать первое января, поэтому на перевод остается совсем мало времени – это все-таки ни много ни мало, а восемьдесят страниц.

– Хм, – задумался Олег. – Кстати, о сроках. Когда американцы принимают решение, кто вышел в финал или кто выиграл приз?

– Вот это тоже странно – те же десять дней, но в феврале – с восемнадцатого по двадцать восьмое.

– Так у них что, только три недели на то, чтобы просмотреть все сценарии? Ведь это же огромная работа – внимательно прочитать такую массу литературы. Что-то здесь действительно не так, – повернулся Олег к Егору. – Во всяком случае, давайте сделаем последний рывок. Раз уж у нас в России ничего не получается, может, заграница нам поможет , как говорил незабвенный Остап Бендер бей. Хорошо, на этом закончили. Все детали и остальную мелочевку обсудим по телефону.

– Олег, пошли быстрее, а то опоздаем на последний поезд, – опять заторопила его Инга, нетерпеливо притоптывая на месте.

Гости быстро попрощались и ушли в леденящий холод. Хозяева проводили их взглядом из окна. Увидев, как те быстрым шагом направились к станции метро, оставляя после себя в воздухе теплое дыхание, превращающееся на морозе в белые подвижные облачка, только пожали плечами от удовольствия, что им не надо никуда спешить и, тем более, выходить из дома на такой жуткий мороз.

Со следующего дня все четверо активно включились в подготовительную работу по поиску подходящего переводчика, проверке его работы опытным редактором и отправке готового сценария за границу. Им было важно не упустить свой, как всем казалось, последний шанс, и положить давно родившийся сценарий в обговоренные правилами конкурса сроки на стол американской комиссии.

Когда толстый пакет бандероли с наклеенными марками и проштампованный, согласно правилам, скрылся в окошечке почтового отделения, все участвующие в необычном и чуть ли не авантюрном проекте суеверно постучали по дереву: тьфу, тьфу, тьфу , и стали ждать, что же из их усилий получится.

На северо-западе Лос-Анджелеса, на Грин Стрит 20, в рабочем кабинете ничем не примечательного трехэтажного дома, приютившегося сбоку от более роскошных соседних особняков, сидели за столом, стоящим вплотную к окну, двое мужчин. Один из них, 59-летний Майк Адамс, всю жизнь проработавший продюсером кинокомпании Холлин продакшн филм , вальяжно развалился на стуле.

Он родился и вырос в штате Монтана, на самой границе с Южной Дакотой, бывшей когда-то резервацией индейцев. Его отец перенял профессию своего отца, деда Майка, и пас огромные стада коров для хозяев. Майк жил с матерью в небольшом городишке, видел отца не чаще пяти-шести раз в год, когда тот приезжал в город по делам владельца ранчо и завозил семье небольшие деньги, чтобы те не умерли с голода до следующего приезда.

Маленький Майк очень гордился отцом – тот въезжал в город в коричневых кожаных штанах с бахромой и желтом плаще с множеством карманов. На голове у него всегда красовалась широкополая шляпа, к седлу приторочено лассо. Только с годами Майк понял, что яркая экипировка была мишурой, под которой скрывался самовлюбленный эгоист, думающий только о себе и своем комфорте. Семья ему нужна так же, как красивая одежда – показать, что у него есть то же, что у других. У Майка открылись глаза на никчемность отца после того, как он стал замечать, что, уезжая, тот все чаще оставлял не деньги, а синяки на теле жены. Майк любил мать, но вступиться за нее по малолетству не мог, поэтому молча переживал страдания забитой женщины, затаив злость на отца. С этих пор его перестал радовать ковбойский вид отца, мальчик мечтал быстрее подрасти, уехать из города, забрать с собой мать и оградить ее от ставших регулярными побоев.