Андрей Прокофьев - Мертвец (хроника одного коматозного сна)

Чернота, без примеси красного. Только пропасть, в которой даже лёд перестал существовать, как физическое тело, превратившись во что-то большее, куда более холодное, умноженное на время. Представить сложно, лучше оценить. Но постойте, для этого необходима минута, а самое большее, что можно получить – это несколько секунд. Убрав всякую вероятность умножения, и именно от этого глаза мертвеца становились всем, в течение мгновения. Сильнее и четче определяли облик. Прятали за собой колоссальные параметры физической силы. И совсем в бледное пятно, во что-то неразличимое превращалась, сливающееся общим мраком, темное одеяние мертвеца.

Часы бывают безжалостными. Бывают добрыми, иногда даже ласковыми. Всё зависит от того, в какую сторону стремишься. Куда и что, где и как, что после? Есть ли разграничение между типовым графиком и тем, что, не спрашивая согласия, хочет втиснуть внутреннею изнанку в рамки этого самого графика. А часы, им безразлично. Лишь зеленый цвет, лишь давно привычные цифры. Четыре лучше, чем два. Или наоборот? Чаще лучше два, еще приятнее, когда ровно четыре нуля. Ведь ночь в девяти из десяти случаев определяется утром. Глупо, и нужно согласиться с тем, что этого делать нельзя. Только каждая минута существует не только в нас, она живет и помимо, рядом, вокруг, за дверью. От этого быстро закружится голова. Хорошо, что есть механизм захлопывающий постороннее пространство, соединяющий в одно целое нас и не имеющий к нам никакого отношения циферблат, чтобы утро определяло ночь, чтобы два часа ночи всегда были лучше, чем пять утра, ведь четыре часа до пробуждения тот срок, который всегда переиграет один час. А на самом деле?

Сновидению вполне достаточно десяти минут, может одной, иногда пары мгновений. Казалось на этом всё, но нет, есть еще физиология, есть степень усталости и та самая внутренняя изнанка, которая настолько хитра и противна, что очень трудно с чем-то сопоставить. Почему, когда плохо, когда и без того тяжко, она неизменно добавляет мрачных красок. Сами вытаскиваем? Конечно, что нам еще делать, куда нам деться. Но разве я не пробовал, разве ни случалось это многократно со мной лично. Я старался. Я убеждал себя. Но проклятая изнанка не была способна услышать. Она упорно стремилась к полному полуночному мраку. Она даже не могла удержаться в рамках какой-нибудь штампованной антиутопии.

А мертвец был. Его можно было увидеть сразу за циферблатом с зелеными символами, которые мгновением застыли на отметке без пяти четыре ночи.

Он был больше похож на размытую тень, он не имел четких контуров, и казалось, что в следующую секунду, он обязательно растворится. Будет поглощен, притаившейся в ближнем углу, ночью. В глубине, в том, чего нет на самом деле. Ведь должны заявить о себе стены, но нет, они предательски отодвигались всё дальше и дальше. Верить не хотелось, но они покидали пределы квартиры. Или это сознание смешивалось с той самой обманчивой изнанкой, пытаясь поставить те вопросы, от которых сознательно уклонялся. Избегал, прятался, молчал – не принимая странных, категоричных глаголов.

Вот и сейчас больше всего на свете захотелось забиться в самый дальний угол, чтобы всё это больше не имело места, чтобы силуэт мертвеца двинулся следом за стенами. На улицу, в непроглядную тьму, где ничего, лишь вакуум. Там ему место.

Движением с боку на бок, не прерывая сна окончательно, Елисеев избавился от мертвеца. Последний одномоментно оказался за стенами, которые, вытолкнув мертвеца, вернулись на свое место. Елисеев тяжело дышал, сидя на кровати. Взял в руки телефон, но спустя несколько секунд положил его на прежнее место. Ночь не давала сделать звонок. Часы меняли крайние цифры, но ночь не спешила последовать примеру, кажется, что она разучилась двигаться. Она приглашала к себе, она звала за собой, и Елисеев поднялся на ноги, двинулся в сторону балконной двери, за которой маячил шарик желтого цвета. Единственный, настырный и страшно одинокий, похожий на самого Елисеева. Случились еще два шага. Еще две пропасти удалось преодолеть, следуя за зовом того, чего не существует. И немудрено, что третий шаг стал избавлением. Виной тому стали оставленные за спиной часы, не последовавшие за Елисеевым, а уже в миллиардный раз подчинившиеся своему хозяину.

После этого Елисеев очнулся окончательно. Он стоял, не дойдя одного шага до балконной двери. Он хорошо видел, что она чуточку приоткрыта, и еще желтый шарик отчетливо трансформировался в свет одинокого фонаря, освещающего край производственной базы, расположенной по курсу, прямо напротив дома Елисеева, а за базой, заявляли о себе типовые многоэтажки.