Дмитрий Типаков - Падшие к небесам

– Пойдёмте.

Адиль никогда бы не подумал, что комната, в которой он стоял, может принадлежать девочке. Скупость интерьера и спартанский минимализм помещения очень ясно давали понять о неприхотливости хозяйки. Нижняя часть окон была заклеена коллажем из постеров бойцов ММА. Сквозняк похлопывал выгоревшей на солнце мешаниной тейкдаунов и лоукиков, прорываясь через расклеившиеся участки. Рабият прикрыла дверь и бросила флешку в единственную вазу, стоявшую на подоконнике. Вдоль края стола, примыкающего к стене напротив окон, выстроились покосившиеся корешки учебников. Полка над столом, покоившаяся на двух вогнанных в стену дюбелях, была устлана разноцветными тетрадями. Единственное буйство красок во всей комнате, конкуренцию которому мог составить разве что смятый, алый дивандек, которым была заправлена кровать у дальней стены.

Адиль подошел к полке с тетрадями. На большинстве обложек расхаживали котята, взирая на него закрашенными черной пастой глазами. В основании бумажной груды лежала 48 листовая толстушка. Биология. Судя по обилию октагоновых побоищ, зарисовки которых мелькали через страницу, перипетии из жизни ложножек мало занимали Амину. Адиль вернул тетрадь на место и осмотрелся. Он было потянулся к ящикам стола, но доверился интуиции, подсказавшей, что это слишком очевидное укрытие для столь сокровенного предмета, и подошел к стоящему возле кровати шкафу. Приподнявшись на цыпочки, он заметил в углу коробку от обуви, но добротный слой пыли похоронил и эту версию. Кровать была похожа на ту, что стояла и в его детской когда-то. Проведя пальцем по изголовью, он вспомнил, как, прячась за него, отстреливался от бандитов и монстров. Вспомнил, как скрипели пружины матраса, когда он забирался обратно под одеяло, заслышав шаги отца в коридоре. Вспомнил, как щелкал о днище кровати натянутыми ремнями. Он взглянул на Рабият, будто только что заметил её присутствие.

– Можно я загляну под кровать? – для убедительности Адиль указал на неё пальцем, будто в комнате кроватей было несколько.

– Пожалуйста, – позволила Рабият в некотором замешательстве.

Половина туловища Адиля скрылась под кроватью. Он напоминал автомеханика. Колени свободно болтались из стороны в сторону и вдруг застыли. Рабият преклонила голову, прислушиваясь к доносящимся из-под мебели шорохам. Раздался глухой шлепок и Адиль выполз наружу. В руках следователь держал красно-черный в клеточку ежедневник.

Погружение в мир сокровенных мыслей Амины заняло у них с Саидой чуть больше получаса. Девушка неспешно зачитывала разноцветные абзацы, спотыкаясь об угловатый почерк школьницы. Черная паста посвящалась родителям. Главным образом одному из них, принявшему на себя все матерные познания девятиклассницы. Рабият ошибалась. Дочь не винила её ни в чем, разве что в слабости, из-за которой она позволяла алкоголику отцу отравлять жизнь семье долгое время, вместо того, чтобы выгнать этого упыря после первой же бутылки.

– Так и написано – упыря?

– Там ещё несколько генитальных эпитетов, но можно я их не буду зачитывать?

Школе Амина отвела зеленую пасту. Саида раскрыла слипшиеся от подтеков шариковой ручки страницы. Их разворот представлял собой галерею из гротескных портретов «педогоблинов». Вместе с талантом карикатуриста девочка проявила задатки сатирика – рисунок был усеян текстовыми баллонами с репликами персонажей или едкими аннотациями оных. По большей части это был уголок подросткового сарказма, местами грешивший излишним натурализмом. Как, например, сидящий на корточках физрук, с коленями, возвышающимися над головой, в окружении белья в женской раздевалке. Или обжшник на четвереньках, погрузивший лицо в пятую точку директорши, чья складчатая, обвисшая физиономия в квадратных очках, с линзами размером с форточку, в недоумении оборачивалась из-за сгорбленной спины.

– Это у него хвост так торчит?

– Нет, это указка, – пригляделась Саида и перевернула страницу.

Далее следовали несколько абзацев о том, как похож трудовик на отца Амины. После чего Бахтияру доставались ещё одна доза черных размашистых пассажей. Мысли о себе, друзьях и жизни вне школы девочка облекала в синий цвет. Их было не так много. Предсказуемые для такого возраста пассажи о бренности бытия, постоянном давлении среды, ущербности города, в котором угораздило родиться, Саида зачитывала с грустной иронией. Она узнавала в этих строчках себя, когда со схожим абсолютизмом разграничивала окружающее на черное и белое. А вот мелькающие между пестрых абзацев четверостишия, которые девочка по нескольку раз обвела, несмотря на некоторую наивность метафор Саиде очень понравились.